К несчастью, таким, как я, очень трудно стать такими, как Дороти Паркер, или даже как Нора Эфрон, если на то пошло, потому что я не еврейка. Мало того, я не только не еврейка, я — полная противоположность евреям. Меня воспитали евангелисткой, настоящей возродившейся христианкой, а у этого племени начисто отсутствуют комедийные традиции. Я уже не говорю об интеллектуальных. Впрочем, мы не склонны и ненавидеть самих себя, хотя, Господь свидетель, все остальные в мире только и хотят, чтобы мы поспешили и прониклись этим чувством. И все из-за того — наверное, об этом можно было и не говорить — что люди ненавидят христиан-евангелистов. Они их ненавидят, ненавидят, ненавидят. Они ненавидят христианское право, они ненавидят «Моральное большинство»[5] , они ненавидят Джерри Фалуэлла[6], они ненавидят тех, кто протестует против абортов, они ненавидят людей, у которых на задней стенке мини-фургонов красуется маленькая серебристая рыбка, они ненавидят парней в офисах с непривычными стрижками, которые отказываются вкладывать деньги в футбольную лотерею. Разумеется, парень в офисе с непривычной стрижкой может оказаться и мормоном, но по какой-то причине люди не ненавидят мормонов. Большинство относится к мормонам как к безобидным суперхристианам. Единственные, кто не считает мормонов христианами, — это, в сущности, сами мормоны и христиане. Несколько лет назад мне позвонила мать и сказала, что люди, которые поселились по соседству — мормоны.
— У них есть гамак? — спросила я.
— Как ты догадалась? — отреагировала моя мать.
— Мормоны любят гамаки, — ответила я. — Не знаю почему, но любят.
В общем, как бы там ни было, моя мать подружилась со своей соседкой, и следующие три года они провели, обмениваясь рецептами и безуспешно пытаясь обратить друг друга в свою веру. А это возвращает нас к фундаментальной проблеме возродившихся христиан, которая состоит в том, что они не желают новообращения. Они даже не желают задуматься над тем, что их, может быть, и следовало бы обратить в новую веру. Беда заключается в том, что в какой-то момент беседы человек, которого пытаются обратить, непременно задаст вопрос: «А что будет, если я откажусь?» — а тот, кто обращает, напускает на себя глуповатое, искреннее выражение лица и отвечает: «Тогда вы будете целую вечность гореть в аду». Это действует на нервы, даже если каждый думает, что такие «проповедники» — полное дерьмо. И, в общем-то, все остальное не доставляет ни малейшего удовольствия. Даже когда я была подростком, я уже знала, что радости мне это не доставит. Когда я училась в средней школе, всегда находился кто-нибудь из ребят, кто говорил: «Смотри, нам не нужно пить, чтобы получать удовольствие», — но даже тогда я подозревала, а теперь просто уверена — что когда выпиваешь, принимаешь наркотики и занимаешься сексом, то получаешь больше удовольствия, чем удерживаясь от этого. Намного больше.
Вы, вероятно, задаетесь вопросом, как я могла вообще жить без брака со своим приятелем Томом, если я была евангелистской христианкой. Знаете, говоря откровенно, я уже довольно долго не была христианкой — собственно, еще со времен учебы в колледже. Некоторые черты бунтарского духа проявлялись и в пору моей молодости, после того как мне исполнилось двадцать, в виде розовых свитеров и ненормальных причесок. Если бы я уделила размышлениям о своей религиозности достаточно времени, то смылась бы с корабля, фигурально выражаясь, еще до того как поступила в колледж. Потому что быть христианкой-евангелисткой невообразимо скучно. Все вокруг вас только и заняты тем, что пьют, курят и пробуют психоделические грибы, экспериментируют с лесбиянством, берут в рот у толпы незнакомцев во время весеннего помешательства, а вы только делаете вид, что остаетесь единственным оплотом добропорядочности. Самое худшее, что может с вами случиться, — это быть христианкой-евангелисткой в одном из университетов «Лиги плюща»[7] — а именно это и выпало на мою долю, — потому что вы не только пытаетесь выглядеть хорошей, вы пытаетесь еще и выглядеть умной. А все заканчивается тем, что вы стараетесь снова и снова оспорить результаты «Обезьяньего процесса»[8] в общей спальне — только угадайте, чью вы принимаете сторону? Угадайте, кем вы должны выглядеть? Плюс ко всему, вы должны все время сидеть в маленьких кружках, размышляя над идиотскими и даже недопустимыми вопросами. Классический пример такого дурацкого вопроса: может ли Господь создать такой камень, какой не в силах окажется поднять сам? Может ли он создать черную кошку, которая будет белой? Может ли он сделать квадратный круг? Потом вы переходите к более важным вещам. Например, как далеко можно зайти в отношениях с мужчиной и при этом остаться девственницей? Это спорный вопрос, но можете быть уверены: это все чистая правда о девушках- христианках и оральной стимуляции полового члена. (Однако же насчет девушек-христианок и анального секса — неправда, не считая нескольких исключений. А с одной из таких исключительных девушек я имела счастье познакомиться.)
Сейчас мне пришло в голову, что надо бы кое-что уточнить. А именно вот что: евангелистские христиане не останавливаются на полпути. Несмотря на оральную стимуляцию полового члена. Например (это вполне возможно), вас воспитали в католической вере, потом вы выросли, перестали подчиняться правилам, перестали ходить в церковь, и вообще, в вашей жизни нет ничего такого, что хотя бы косвенно указывало на то, что вы — католик, но тем не менее и вы сами, и окружающие считают вас истинным католиком. Но с евангелизмом все обстоит не так просто. Вы или евангелист, или нет. Вы или с ними, или против них. Поэтому, прежде чем мы пойдем дальше, я должна заметить, что сейчас я вышла из игры. Следует к тому же сказать, что именно это и раздражало меня в евангелизме с самого начала.
Я ненавижу говорить об этом в основном из-за своих родителей. Моих бедных родителей. Моих добрых, хороших, искренне верующих родителей.
Я хочу сказать, что ходила к психотерапевту в течение одиннадцати лет. Не сразу решилась упомянуть об этих одиннадцати годах психотерапии, потому что вы, без сомнения, решите: она чокнутая. Вопрос в другом: как человек с нормальными проблемами может дойти до одиннадцати лет лечения? Эту ситуацию может понять только тот, у кого в общем-то тоже все в порядке, но кто также лечился у психотерапевта достаточно долгое время, поэтому мне, наверное, не стоит продолжать. Самое интересное в том, как я вообще смогла позволить себе такое.
После окончания колледжа я чувствовала себя совершенно разбитой и подавленной и начала ходить в государственную клинику, где с меня брали всего тринадцать долларов за сеанс психотерапии. Одиннадцать лет пролетели как один миг. Особого прогресса я не достигла еще и потому, что это была учебная клиника, в которой студенты последних курсов подрабатывали в течение года, прежде чем сбежать в частные клиники. На деле это выглядело так: каждый сентябрь мой нынешний терапевт передавал мою папку с историей болезни новому парню, и нам вместе приходилось начинать все сначала, с моего детства.
Думаю, нет никакой необходимости перечислять всех моих терапевтов. Просто их было слишком много. Последнего звали Уильям, и он страдал от головокружений. Я, например, всегда считала, что головокружение — вымышленная болезнь. Ну, вроде тех недугов, которыми киношники пытаются объяснить, почему главный герой не может пробежать по мосту, чтобы спасти девушку. Уильям же и в самом деле страдал головокружениями. Ему иногда становилось так плохо, что во время наших сеансов он с трудом выползал из кресла и укладывался на пол у моих ног.
— Продолжайте, — говорил он мне при этом. — У меня просто очередной приступ.
— Может быть, мне лучше уйти? — спросила я, когда это случилось в первый раз.
— Почему вы должны уходить? — поинтересовался Уильям, глядя на меня с ковра снизу вверх. — Вы что, неудобно себя чувствуете?
— Да, — ответила я.
— А почему вам неудобно? — вопросил Уильям.
— Потому что мой психиатр лежит на полу, — сказала я.
— То, что я лежу на полу, — это всего лишь разумная реакция на мое головокружение, — возразил мне Уильям. — Почему вы от этого должны испытывать неудобство?
— Я не знаю, — ответила я. — Просто так получается.
— Это не пробуждает у вас никаких сексуальных ощущений? — поинтересовался Уильям.
— Совершенно никаких.
