– Нет, в основном, – для богатых японцев. – Я кивнул. – Три номера рядом, – бросила она склонившейся в заученном поклоне девице за стойкой.
Я спал как сурок. Больше чем полсуток полета вымотали меня окончательно. А в девять утра раздался звонок.
– Руди, – разбудила меня Мишель, – пора вставать. Спускайтесь в лобби. Завтрак в ресторане только до десяти… Через полчаса – внизу, ладно?
Знакомство с дальневосточной экзотикой началось для меня с храмов. В прохладной, пьянящей благовониями тишине изумрудный Будда с филигранной мачтой из золота на голове сосредоточенно решал загадку мироздания. Под его взглядом глуше и в то же время пронзительней звучали удары гонга и непривычные звуки храмовой музыки.
Кажется, я понимаю, чем вызваны страх и неприязнь Дальнего Востока к европейским колонизаторам. Ни один готический собор не сравнится в своей ажурности с буддистскими пагодами. Никакой изыск – с витиеватостью местного вкуса. Кстати, – взмывающий ввысь контур Эйфелевой башни в Париже тоже появился на свет лишь через тридцать лет после того, как французы обосновались на индокитайском полуострове.
Европа еще писала на телячьей коже, а в Китае уже пользовались бумагой. Во дворцах Парижа и Лондона ели из керамической посуды, а тут в простых домах насквозь просвечивал изящный красавец фарфор. Разве не отсюда выкрали европейцы секрет производства шелка? И не здесь ли были изобретены порох и бумага? И вдруг – вся эта культура была объявлена примитивной?! Унижена и растоптана? И только потому, что, оседлав промышленную революцию, Европа вырвалась вперед? Ведь История могла сложиться и совсем иначе… И – более справедливо…
А через полчаса прогулки по городу мы обнаружили, что нас обчистили. И как – всех троих! Где это случилось? В любопытной толпе туристов? В одухотворенных сумерках храма? Возле одной из многочисленных палаток, продающих сувениры? Мои спутницы злились, но мне было смешно: хрупкая сказка в очередной раз обернулась грубым розыгрышем…
Вечером мы отправились в казино. Царящие в казино сумерки ничем не напоминают полумрак храмов. Над игорными столами ярко пылают задрапированные в стенах и на потолке светильники. Воздух напоен не благовониями, а острым настоем риска, надежды и глубинного страха. Мне казалось, не только я, но и мои спутницы обрели какую-то сверхчувствительность. Стало острее зрение, тоньше слух, ощутимей осязание.
Минут через десять к нам подошел крупный дородный европеец-распорядитель. Очки в золотой оправе, элегантный костюм, импозантные жесты и движения. Судя по акценту – должно быть – немец. Он провел нас по залу и помог выбрать стол.
– Вам должно повезти, – нервно шепнула Мишель, – вы – новичок.
И я, правда, выигрывал, но суммы были небольшими. Интересовал меня не столько выигрыш, сколько бесшумно и незримо мельтешащие вокруг волны азарта, бурлеск вызываемых им страстей. Такого количества электричества, которое скопилось здесь в воздухе, хватило бы на целую электростанцию.
Появилась приветливо улыбающаяся девица в мини-юбке с коктейлями на подносе. Я выпил, закружилась голова. Мочевые пузыри моих спутниц довольно быстро отозвались. Когда они вернулись из туалета, их глаза еще больше блестели адреналином авантюры. Если бы не я, они бы оставались здесь и после двух ночи тоже…
Я был настолько возбужден, что, едва вернувшись, сел за письмо к Чарли.
«Еще раз привет, дружище! Решил записывать для тебя все, что со мной происходит. Не знаю, зачем это нужно, поможет ли это понять симптомы моей болезни, и что ты со всеми этими записями сделаешь, но это уже твое дело.
Что касается меня, то я сижу сейчас в номере отеля, и не где-нибудь, а в Бангкоке, и отстукиваю тебе на ноутбуке свои впечатления. Боюсь, правда, тебе это покажется многословным и бессмысленным и ничем не поможет…
Пожалуйста, выясни, получил ли Боб Мортимер деньги. Я перевел их на днях из Швейцарии. А за тебя радуюсь всем сердцем. Ты ведь, как и я, начинаешь новую жизнь… Постой, там кто-то стучит в дверь…»
Когда я, натянув халат и повернув ручку замка, открыл дверь, то увидел Мишель.
– Удивлены?
– Если даже да, то приятно, – ответил я дежурной любезностью.
– Софи умаялась, а мне не спится…
– Бывает, – вздохнул я, – хотите что-нибудь выпить?
– Виски, – сказала она. – Бедолага! Всю жизнь в тисках условностей: это запрещено, того нельзя. Правила приличия требуют…
– Не очень приятно, – налил я в два бокала. – Лед? А как насчет лимона?
– Куча обязанностей и почти никакого удовольствия, – скорчила она гримасу. – Пока не нашли достойного жениха – блюди Самое Дорогое и Самое Чистое…
– Надеюсь, вы ей в этом помогаете? – заинтересовался я.
Мишель презрительно сморщилась:
– Не будьте больше циником, чем вы есть, Руди… – Мы помолчали. – Я – ее единственная отдушина. У нее ведь нет никого, кроме деда. А он не дает ей дохнуть. Сын и невестка погибли в автокатастрофе, когда Софи было двенадцать, а с наследниками в этой семье всегда было туго.
– Скажите, а идея так удачно выдоить его высочество принадлежала вам или мэтру Пачелли?
– Фи, – скорчила она шаловливую рожицу, – не демонстрируйте плохого воспитания…
– Я ведь, между прочим, рос не во дворце. Гувернеров и нянек у меня не было.
