Юлиус начал смеяться. Он смеялся все-то время, пока Томас встревоженным голосом задавал вопросы, а Асторре грохотал в ответ, перечисляя все те несчастья, которые неминуемо свалятся на них теперь. От оскорбленного достоинства до грядущего банкротства, которое превратит их всех в нищих. И если только они не смирятся с тем, что им придется принимать приказы от наглого молодого жеребца, у которого всех способностей-то всего одна, видит Бог, и все знают какая, видит Бог. И с помощью которой, видит Бог, он добился того, что не удалось другим, куда более приличным людям. Позднее Юлиус припомнил, что в какой-то момент достаточно пришел в себя, чтобы резонно указать Асторре на тот факт, что Тобиас, по крайней мере, уехал из Милана совсем по другой причине. Поскольку в ту пору эта неосмотрительная женитьба еще не произошла. Но Асторре, трясясь от ярости, ничего не желал слушать.
— Если уж женитьба состоялась, так только чтобы избежать скандала. Ах, Клаас, ублюдок! Может, этот Тобиас его настроил! Может, Лионетто его настроил! Может, уже Лионетто стал новым капитаном отряда Шаретти, и теперь спешит на юг, чтобы нас стереть в порошок. И сэкономить новобрачным наше жалованье. Я убью его!
— Кого? — поинтересовался Юлиус.
— Их всех! — вполне логично прогрохотал Асторре. И наконец, удалился, дабы напиться, затем затеять драку с каким-нибудь силачом и одолеть его.
Два дня Юлиус потратил на то, чтобы утихомирить его. И даже отчасти преуспел. Не погасив однако, во благо короля Ферранте Неапольского, то яростное пламя ненависти, которое, по словам Томаса, легко могло бы позволить их капитану в одиночку уничтожить любого врага.
Что касается его самого, то Юлиус не чувствовал ни злости, ни зависти, а лишь нарастающее удовольствие и любопытство. Какова бы ни была причина, но что-то сдвинулось с места. Теперь оставалось только ждать, что из этого выйдет.
За неделю до того, как весть о его женитьбе дошла до Юлиуса, Николас выехал в Милан. Позади в Брюгге осталась отважная женщина с двумя рыдающими девочками. Остался также Грегорио, который со дня на день ожидал приезда Кристофеля. Он был преисполнен доверия к ним обоим. Вдвоем, даже без него, они смогут начать восстанавливать разрушенное. А через три или четыре дня Феликс, наконец, уедет из Генаппы и также присоединится к матери.
И верно. Спустя три дня после отъезда Николаса, молодой оценщик Кристофель прибыл в Брюгге из Лувена. Он не знал ничего о пожаре, и ожидал, что вдова со своим новым супругом уже отбыла в Дижон и Женеву. Ошарашенный новостями, Кристофель не сразу смог ответить на расспросы вдовы касательно ее сына Феликса.
Затем, взяв, наконец, себя в руки, он поспешил успокоить ее. С
На этом месте рассказал Кристофель прервался, удивленный странным взглядом демуазель, и покосился на Грегорио, который, однако, остался безучастен, после чего демуазель промолвила:
— Хорошо, что теперь я знаю, где Феликс. Я, было, подумала, что мне стоит отправиться вслед за ним. Но очень скоро они увидятся с Николасом, и тот все расскажет ему. Полагаю, мой сын вернется к нам через неделю.
Кристофель разумно предпочел хранить молчание. Он в подробностях описал все, что было сказано Феликсом, который собирался нагнать свою матушку с супругом. Однако он предпочел умолчать о выражении лица Феликса, когда тот говорил об этом.
Точно такое же выражение лица было у Феликса и сейчас, по пути в Дижон, так что даже оба его лакея предпочитали помалкивать, смирившись с тем, что их ожидает унылое, мрачное путешествие, как всегда, когда
Боже правый, да как тут упомнишь называть его Николасом, если всего два месяца назад выиграл у него в кости подвязку той служаночки?..
Стало быть, он не встретился с матерью в Дижоне, и теперь им придется ехать аж до Женевы. Приятно было бы еще знать, зачем. Старухе хотелось покрасоваться со своим новым муженьком, а
Середина мая. Время овечек и свежей зелени, цветущих рощ и журчащих ручейков, и птичьего гомона в тенистых лесах. Но по пути на юг Феликс ничего этого не видел. Он спал на постоялых дворах, которые лакеи подыскивали для него, и совал руку в кошель, чтобы оплатить еду, выпивку, ночлег, пошлины и милостыню, и думал о матери и Клаасе. Николасе.
Оказавшись в Женеве, он тут же отправился на поиски дома, двора, складов и конюшен Жаака де Флёри, чья племянница в свое время понесла от слуги и дала жизнь Клаасу.
Феликс никогда не встречался с Жааком де Флёри и его женой Эзотой, у которых Клаас жил ребенком. И перед которыми Клаас теперь собирался покрасоваться в роскошных нарядах, купленных на деньги Шаретти. Уже не Клаас, а Николас, женившийся на владелице компании Шаретти и разбогатевший.
Ибо, разумеется, все вышло совсем не так, чем представлял себе Феликс в тот день, когда, после разговора с матерью, как взрослый со взрослым, он принял присутствие Николаса в кругу семьи. Николас не вошел в круг семьи. Он стал его главой. Он не был другом матери; он стал ее хозяином. Николас, слуга Феликса, так заморочил голову его матери, что она умоляла его, Феликса, отступить в сторону и дать Николасу его шанс в жизни! Шанс насладиться дешевым торжеством перед своими родичами. Эта старуха — моя жена. А это ее сынок — Феликс, но на него можете не обращать внимания. Теперь я тут главный.
От Кристофеля он узнал об этой их поездке. Сперва Феликс был настолько выбит из седла, что даже не знал, что делать. Но сейчас, если у него и остались слезы, то только от злости. Однако он всячески пытался сдерживаться. Торговцу не пристало выказывать свои чувства. Только так и заключаются сделки. Только так можно взять верх над тем человеком, с кем эту сделку заключаешь.
Когда он, наконец, отыскал дом, то привратник никак не хотел его впускать, и Феликсу пришлось самому выехать вперед и использовать всю свою власть. Может, Жаак де Флёри и воображает себя великим негоциантом, но он все же берет ткани Шаретти и продает, и покупает, в точности как они сами. А мать Феликса как-никак его свояченица. Хотя сам Жаак де Флёри, похоже, ни в грош не ставил это их родство. Но уж тем более Феликс де Шаретти не собирался требовать для себя никаких уступок.
Однако, как бы то ни было, впустить в дом наследника Шаретти они обязаны. Если только его мать и Николас уже не прибыли сюда. Если только сам Николас не стоял за этой отсрочкой или даже отказом?
Нет, вот кто-то вышел им навстречу. Высокий мужчина в длинном бархатном одеянии с волочащимися рукавами, поверх дублета из набивного шелка с высоким воротом, в широкополой шляпе с накидкой, в два раза больше, чем у самого Феликса, и вдвое дороже. На плечах висела толстая золотая цепь, и это было не единственное украшение. Лицо его блестело как маска на рукояти мизерикорда, и только в глазах, крупных, темных, осененных густыми ресницами, не было никакого блеска, несмотря даже на показную белозубую улыбку.
— Мне сказали, — заявил Жаак де Флёри, — что к моим дверям прибыл некий юный родич. Я тут же поспешил проверить. Я весьма занят делами. Мой стол завален бумагами. Я жду гостей через час и должен написать еще множество писем, но ради таких слов я прекращаю все. Юный родич желает говорить со мной, и я так понимаю, что ты — это он?
Феликс, как зачарованный, уставился на крепкие блестящие зубы.
— Да, — Крепкие зубы блеснули в повторной улыбке, за которой ощущалась тень усталости. — Да, —
