него на груди, а затем уселся, скрестив ноги и накинув на плечи рубаху. Его высохшие штаны были грязными и измятыми, а волосы прилипли к голове и слегка вились на концах.
— Правильно, они тебя наказали. Ты ведь сломал ногу тому господину, — резонно заметил Феликс. — И проявил непочтительность. И поставил в глупое положение ту девушку, за которой увивался лорд Саймон. А ведь он тоже шотландец. Да, насчет Кателины… Неужели ты не понял, болван, что ей совершенно не нужен этот дурацкий эннен, раз уж он упал в воду? Она может купить себе еще двадцать таких.
— У тебя волосы совсем развились, — сочувственно заметил на это подмастерье.
Неудивительно, подумал Юлиус, что Клаасу так часто достаются колотушки. Внезапно он вспомнил нечто важное. Девушка по имени Мабели служит у Жеана Меттенея, а в Брюгге Меттенеи вот уже целых пять поколений содержат постоялый двор и меняльную лавку для шотландских торговцев.
— Эта твоя Мабели… — начал Юлиус.
— Толстая длинная коса, рыжая, как у лисы, и зубы, крепкие, будто у лошадки, щеки розовые, носик пуговкой… А грудь белая, высокая…
Тут на Клааса, наконец, снизошло озарение, и он осекся.
— Она говорит, что шотландцы жаждут нашей крови. Им нужна была эта пушка чтобы воевать с Англией. Она говорит, что герцог во всем винит Брюгге, и бургомистру придется оправдываться. Она хочет со мной увидеться завтра в одиннадцать, под Журавлем.
Юлиус зажмурился. Впору решить, что это все выдумки, если не знать Клааса.
Даже он не мог бы получить приглашение на свидание через тюремную решетку от девушки, с которой до этого не обменялся ни единым словом. С другой стороны, те, кто знали Клааса, знали также, какие чудеса творит его улыбка. Но все же…
— По частям? — вопросил Юлиус. — С синей физиономией и вывалившимся языком? Или ты надеешься, что они арестуют всю команду лихтера, а нас троих тихо-мирно отпустят домой?
— Именно это я и собирался вам сказать, — отозвался Клаас. — Если бы вы не вцепились мне в спину. Я не мог ни о чем думать, покуда вы меня так мучили. Наши парни из красильни собрались перед тюрьмой…
— Это ты уже говорил, — напомнил Феликс.
— Ну да, так вот, все члены цеха красильщиков тоже явились туда, а также глава гильдии и капеллан. Они сказали, что послали к эшевенам и к епископу, и к советникам, и к казначею; и, конечно, мейстер Ансельм самолично обратился с жалобой, и все они говорили о нанесенном оскорблении, и даже о том, что прекратят всякую торговлю с Шотландией. После чего власти почесали в затылке и сошлись на том, что если мы докажем мейстеру Ансельму свою невиновность, то против нас больше не будут ничего предпринимать, разве что возьмут штраф с семейства Шаретти…
— Ого! — произнес Феликс.
— …который помогут заплатить гильдии красильщиков и портовых рабочих. Нас выпустят поутру. Под Журавлем в одиннадцать, — так она сказала.
Мейстер Юлиус уставился на подмастерья:
— И ты все это уже знал, когда появился здесь?
Клаас широко улыбнулся.
— И бейлиф тоже знал? И те двое надзирателей, которым я отдал все свои деньги. — Чувствуя, как его пробирает озноб, стряпчий обрушился на Клааса с жестокой уничижительной речью, которую тот принял с должным смирением, несмотря даже на то, что Феликс хихикал, не переставая. А затем он перекатился на бок и, не переставая дрожать от холода, приготовился провести довольно неприятную, но все же не столь мрачную ночь.
Троих шалопаев на следующее утро привели в красивый особняк рядом с Иерусалимской церковью. Целью Ансельма Адорне было провести дознание и внушить всем троим страх Божий.
Шалопаи: двое из них были еще совсем юнцы, а третий — стряпчий, получивший превосходное образование и всего на семь лет моложе самого Ансельма. И все же для банкира все трое оставались мальчишками. Семейство Адорне ют уже две сотни лет находилось у кормила власти во Фландрии, с тех самых пор как они прибыли сюда из Италии вместе с тогдашним графом, который женился на дочери шотландского короля. С тех пор многое поколения Адорне, с их породистыми лицами, тонкими вздернутыми бровями и светлыми вьющимися волосами, служили городу Брюгге и герцогам Фландрским. Именно в такой последовательности: сперва городу, а затем — герцогам Они также никогда не забывали о другой ветви своего семейства, которое состояло на службе у Генуэзской республики; там Адорне славились как опытные негоцианты и банкиры; порой они становились даже правителями Генуи, ее дожами.
Для человека, принадлежащего к столь знатной и состоятельной семье, для человека, получившего превосходное рыцарское образование, знающего латынь, бегло говорящего по-фламандски, по-французски, по-немецки и по-английски, а также на всех диалектах Шотландии, трое юных глупцов, опрокинувших в воду новую пушку епископа, были всего лишь детьми. Ансельм Адорне даже не встал им навстречу, когда они появились в гостиной. Не двинулась с места и его супруга, расположившаяся на другом конце залы со своими гостями, камеристкой и старшими детьми.
Готическое кресло с высокой спинкой, в котором восседал Ансельм, над головой было украшено гербами его отца и матери, Брадериксов и Адорне; эти эмблемы также красовались на витражах, закрывавших узкие сводчатые окна. Стряпчему уже доводилось здесь бывать. На причале Дамме Адорне узнал эти чуть раскосые глаза и приметные резкие черты. Теперь мейстер Юлиус казался присмиревшим и выглядел несравненно приличнее, в подобающем его профессии черном одеянии с высоким воротом, с чернильницей и футляром для перьев на поясе. Инструменты висели ровно и не дрожали, и сам стряпчий держался с уверенностью, достойной молодого человека, получившего воспитание клирика в монастыре и ученого в университете. Если бы не эта чисто студенческая выходка…
С двумя другими было проще. Юный Феликс, после смерти Корнелиса де Шаретти пустился во все тяжкие, но мать его была разумной женщиной. Неизвестно пока, унаследовал ли парень деловую хватку своего отца. Именно Корнелис сохранил голову на плечах во время той паники, два года назад, когда повалились все ломбардские залоговые дома, и он же спас отца своей жены Марианны, взяв в свои руки его дело.
Неплохая мысль — объединить ростовщичество с красильней. В Лувене они процветали. Там у де Шаретти имелось несколько лавок; а также особняк и красильные мастерские здесь, в Брюгге. И отличный отряд наемников. Должно быть, на детей у него не хватало времени. Но такой человек как Корнелис должен был действовать умнее и позаботиться о будущем; ему следовало поразмыслить о том, кто унаследует его дело, случись ему умереть до срока. А теперь осталась его супруга Марианна и управляющие, которым можно доверять лишь настолько, насколько вообще можно доверять управляющим; и мальчишка Феликс, который ни о чем, кроме своего озорства, не думал и вовсе не желал заниматься делами.
В последнюю очередь Ансельм Адорне обратил взор к подмастерью и наконец, промолвил:
— Я не приглашаю вас присесть, мейстер Юлиус, ибо вы здесь для того, чтобы услышать от меня слова порицания. Но сперва скажите мне, понес ли наказание этот юнец?
Он говорил по-фламандски.
Феликс открыл, было, рот, но, поймав взгляд стряпчего, вновь захлопнул его. Поверенный отозвался на том же языке:
—
— Он вел себя неподобающе, — спокойно возразил Ансельм. — И причинил вред мессеру де Аччайоли. Однако касалось ли наказание того, что случилось с пушкой? Признал ли он свою вину и были ли предъявлены какие-либо обвинения?
— Нет,
— Полагаю, сейчас многие сочтут в своих интересах подтвердить подобную версию, — заявил Адорне. — Не вижу смысла спрашивать их, поскольку эта история и без того получила слишком большую огласку. Однако неважно, считаю ли я происшедшее несчастным случаем. Факт тот, что было нанесено
