что вы девственница, но, похоже, более не желаете ею оставаться. Так к чему медлить?
Все не просто пошло наперекосяк, но очень и очень сильно наперекосяк. Даже голос его был другой.
— Трудно поверить, — заметила Кателина. — Но насилие — это отнюдь не то, о чем я мечтала. — Она помолчала немного. — Возможно, брак.
Запер ли он дверь?
Из-под маски послышался негромкий смех.
— Так вы и впрямь готовы были ответить согласием на предложение того человека, за которого приняли меня?! Глупости, моя дорогая. Я, разумеется, готов жениться на вас, но лишь после того, как ознакомлю со всеми особыми прелестями супружества. После чего, думаю, вы с радостью согласитесь выйти за меня. Меня называют, — заявил филин, — человеком выдающихся способностей. И я готов, раз уж мой сын не сумел удовлетворить вас, предоставить их в полное ваше распоряжение.
— Ваш сын? — выдохнула Кателина.
Руки, что так умело, ухаживали за ней сегодня, потянулись к забавной маске филина. Пальцы, что вели ее от танца к танцу, а затем так уверенно расстегнули ее плащ, взялись за краешки украшенной перьями личины и сдернули ее, обнажив лицо Джордана де Рибейрака.
— Неужто вы и впрямь так недолюбливаете Саймона? — заметил он. — Порой я в этом сомневаюсь, но, разумеется, он слишком оскорблен, чтобы сделать вам предложение, и к тому же сперва желает довести до конца свою месть. Впрочем, очень скоро он узнает, что я сделал это за него. Нищеброд по-прежнему сохранил оба глаза, но будет вспоминать меня всякий раз, когда взглянет в зеркало. Я ненавижу плебеев и людей, которые имеют дело с плебеями, — заявил виконт де Рибейрак. — Вы узнаете это, когда приедете во Францию. Иначе я не смогу делать вам детей.
Клаас! Перед ней тот самый человек, который изуродовал Клааса. И что он еще там говорил? Обеими руками она оперлась о спинку стула.
— Вы хотите завести еще детей, чтобы лишить…
Он с улыбкой прервал ее.
— Единственный сын: заложник судьбы! Богатому человеку нужно иметь нескольких наследников.
— Но у вас ведь есть жена.
Джордан де Рибейрак усмехнулся.
— Существует множество способов отделаться от жены. Тогда как женщина, способная производить на свет детей, возлюблена мужем и Господом, как мы с вами вскоре убедимся, если на то будет воля Божья. Дверь заперта Привратники подкуплены, демуазель Кателина. Сейчас я разденусь, а вы пока будьте столь добры добавить поленьев в огонь. Здесь сквозняк на полу. Я чувствую это.
Главная дверь была заперта, но маленькая дверка в углу — нет. А она вела на лестницу, затем во двор, и к калитке, через которую Кателина знала, как перебраться. Она двинулась к камину, словно намереваясь раздуть пламя, а он и впрямь начал раздеваться. Уже расстегнул верхнее платье и высвобождал свои мощные руки из прорезей. Она не стала ждать, что будет дальше. Метнувшись к низенькой дверце, прыгая через ступеньки, она побежала по лестнице, высоко придерживая платье и длинные рукава, чтобы не споткнуться.
У нее за спиной он громко выругался, затем бросился следом. Шаги загрохотали по ступеням в тот самый миг, когда она выбегала в сад. На пути оказались деревья, скамьи и злосчастный фонтан. Ноги увязали в сугробах. Сперва она пропустила калитку; отыскала ее; нащупала замерзшие на морозе засовы; застучала по ним кулачком, с ужасом прислушиваясь к шагам де Рибейрака за спиной. Первый засов наконец поддался, затем второй. Распахнув дверь, она выбежала на Стейн-стрете, всю в огнях и с толпами гуляющих. Заметив ее, кто-то широко заулыбался, и она поспешила опустить юбки. Безопасность. Нет нужды звать на помощь. Ей достаточно лишь перейти площадь, чтобы оказаться в особняке де Вейров, где ее ждут родители и Гелис. Она решила, что де Рибейрак солгал, утверждая, будто подкупил привратников, но это подождет до завтра. Сегодня ей нет никакой нужды возвращаться на Сильвер-стрете.
Смешавшись с поющей, хохочущей толпой, где равно веселились знать и простолюдины, она наконец осмелилась обернуться. Джордан де Рибейрак, стоя у калитки без шляпы и плаща, смотрел ей вслед. Он не пытался преследовать ее, но лишь молча проводил взглядом. Затем нарочито медленно двинулся в противоположном направлении.
Он предложил ей супружество и насилие в ее собственном доме, после того как она провела с ним весь вечер. После того как она сама пригласила его войти. Разумеется, он обманул ее. Имя на свитке не было его собственным. Он не испрашивал одобрения ее родителей. Она должна будет сказать им об этом, ибо ей понадобится защита. Но больше никто не должен ничего знать. И без того она заранее могла представить себе выражение лица матери. Как той было прекрасно известно, сын де Куртрэ на добрых шесть дюймов ниже ростом, нежели отец Саймона. Она вдруг обнаружила, что вся дрожит, и зашагала быстрее, подгоняемая толпой. Пришло время фейерверков. Где-то там, впереди, наверняка прогуливаются и гости лорда Вейра вместе с Шарлем, Гелис и слугами. Ну да, конечно же, вон там, невдалеке, и сама Гелис. Но почему-то одна, в сопровождении лишь бледного, как полотно, лакея. Она пронзительно что-то кричит, отчаянно дергая за рукава безучастных гуляк и пьяниц.
Кателина вновь подхватила юбки и устремилась к младшей сестре. Она окликнула ту по имени, затем приняла в объятия, когда девочка бросилась к ней.
Без слез и без криков, совершенно спокойно, Гелис сказала:
— Они не хотят мне верить. Мы видели из башни. Двое людей подошли и схватили Клааса По-моему, они убили его.
Оказавшись наедине с малышкой Гелис и ее лакеем, Клаас вконец уверился, что его ждет нелегкое завершение тяжелого дня. Хорошо зная жизнь, он ничуть бы не удивился, встретив на своем пути еще немало осложнений, однако об опасности он даже не думал.
На самом деле, с девочкой оказалось не так уж тяжко. Он встретил друзей, которые тут же вовлекли их обоих в хоровод, а затем подыскал ей место поглазеть на жонглеров и наконец встретил знакомого, который был готов помочь им подняться на верхушку часовни святого Христофора, чтобы оттуда полюбоваться фейерверком. Как только она добилась того, чего желала, девочка больше не доставляла ему хлопот. Впрочем, все они были таковы.
А затем он утратил всякую власть над ходом событий.
Гелис с ее лакеем он оставил в башне, а сам спустился вниз, чтобы отыскать и поблагодарить приятеля. После чего развернулся, дабы идти назад, и внезапно с ног его едва не сбила толпа зевак. Когда напор слегка ослаб, он обнаружил, что оказался уже на полпути к водонапорной башне, и его продолжают подталкивать в ту сторону двое пьяниц, никак не желавшие оставить его в покое. Наконец один вскинул руку, в которой явно держал что-то тяжелое, — ибо когда она опустилась ему на затылок, Клаас ощутил лишь резкую вспышку боли и тут же погрузился в беспамятство.
Он очнулся от звуков чьего-то хриплого дыхания и внезапно понял, что это его собственное, и что он весь дрожит и задыхается, потому что почти нет воздуха. Прочие чувства, постепенно возвращаясь, известили его о резкой боли в области пораненной скулы и затылка а также о том, что он, похоже, не только ослеп, но и полностью обездвижен.
Разум, пока он боролся за глоток воздуха, справился с этой нелепицей. Он не мог быть парализован. Просто не в силах пошевельнуться, из-за того что оказался в каком-то очень тесном пространстве; и он ничего не видел, потому что вокруг царила кромешная тьма. С трудом разогнув затекшие пальцы, он ощупал стены своей тюрьмы, которые оказались сделаны из дерева.
Гроб, вероятно, или нечто подобное. Рот его открывался широко, как у рыбы. Он ощущал, как растягиваются губы, сжимаются и разжимаются ноздри. Боль ощущалась в шее и в груди. Волна слабости едва не лишила его чувств, но затем отступила. Дерево. Дерево можно пробить, если оно достаточно тонкое. Это ведь не гроб. И он не в могиле, где сверху и вокруг земля.
Попытайся.
Колени Клааса и без того были прижаты к груди. Он подтянул их еще выше, а затем обеими ногами уперся в стену темницы. Полное, упорное, абсолютное сопротивление. Глухой стук, который с тем же
