рванулась вперед, но цепкие, влажные пальцы зажали ей ноздри, схватили за узду, а потом потянулись и к Ричарду.
Ноги Калтера, обутые в сапоги со шпорами, застряли в стременах, он кое-как высвободил правую руку и взялся за меч, вполголоса проклиная себя. Дорога эта пользовалась дурной славой, и если уж ты решился пуститься в путь в одиночку, следовало ехать быстро и быть настороже, а Ричард пренебрег и тем, и другим. Дьявол. Они крепко держали Бриони. Их было двое — нет, трое. Ричард вовремя заметил занесенную дубинку, пригнулся, рубанул мечом, услышал крик, увернулся и снова нанес удар.
Проворные руки опять заскользили по его телу, расстегнули ремень, вцепились в краги. Накренилось седло — Ричард понял, что подпругу перерезали. Меч свистнул, направленный в смутно белеющие лица, но клинок рассек пустоту, и крепкие пальцы впились в его правую руку. Седло скатилось, Ричард упал. Люди, невидимые в темноте, хрипло ругались: кто-то выхватил у него из руки меч; все трое набросились разом и после яростной борьбы прижали его к дороге.
Сверкнула сталь; наступил неповторимый, мучительный миг, который каждый переживает в одиночку. Ричард затаил дыхание, насмешка судьбы попросту ошеломила его. Но тут темные головы, склоненные над ним, медленно повернулись, как лепестки подсолнуха навстречу солнцу. Словно гром с ясного неба, появилась маленькая гнедая лошадка, потемневшая от пота: всадник плевался, размахивал руками и вопил как оглашенный.
Люди, напавшие на лорда Калтера, замерли. Вновь прибывший яростно ругался на каком-то непонятном языке. Главарь убийц огрызнулся на том же наречии — и в ответ раздалась новая леденящая кровь тирада. Двое других тоже попытались заговорить, но поток оскорблений заставил их умолкнуть. Под эту нескончаемую брань все трое хмуро двинулись с места, сели на коней и, не сказав ни слова, исчезли в темноте столь же стремительно, как и появились.
Хозяин гнедой лошадки снова сел в седло. Ричард помотал головой, повернулся, нашарил свой меч и встал.
— Надеюсь, — спросил всадник на чистом, хотя немного гортанном английском, — вы не ранены?
Насколько позволял судить сгустившийся мрак, лицо его выражало скорее смирение, нежели торжество.
Ричард перевел дух:
— Нет. Я был бы благодарен, если бы не догадывался, что напали на меня ваши люди.
— Вы понимаете цыганскую речь? — удивился его спаситель, в полумраке блеснули белые зубы. — Хоть немного? Тогда вы должны были понять, что напали на вас не по моему приказу. Мы, цыгане, вольные птицы, милорд.
Ричард расправил плечи, в задумчивости изучая неподвижную, худощавую фигуру. Со всею ясностью в памяти всплыла картина: комната в Стерлинге, озаренная пламенем очага, а на столе — стрелы, испачканные в крови. Он вытащил из куртки шнурок с металлическими наконечниками и подвязал перерезанную подпругу.
— Думаю, я мог бы привлечь тебя к ответу. Я знаю, кто ты такой.
Белые зубы блеснули вновь.
— Надеюсь, вы этого не сделаете. Когда я возвращаюсь домой, мои люди докладывают мне о разных маленьких делишках, которые им поручают. Я редко вмешиваюсь. И если бы только я не оказался во власти самого умного из ваших родичей…
Ричард внезапно выпрямился:
— Моего брата?
Цыган уже направил лошадку в сторону Эдинбурга — он рассмеялся на всем скаку и покачал головой.
— Нет, нет. Вовсе нет. Черт побери, как бы не так.
Копыта мерно застучали по мягкой земле, отзвук их становился все глуше — издали доносились лишь раскаты издевательского смеха.
Ричард не спеша подобрал поводья Бриони и левой рукой потрепал кобылу по шее. На губах его появилась лукавая полуулыбка, и на какой-то миг он сделался поразительно похож на Лаймонда.
— Матушка! Что на этот раз? — произнес он, вскочил в седло и галопом поскакал по дороге в Мидкалтер.
Много позже полуночи Патрик отпер ворота лорду Калтеру, бормоча сбивчивые приветствия. Ричард отослал постельничего спать, не стал будить слуг, а взял свечу, поднялся по главной лестнице и направился по тускло освещенному коридору к комнате жены.
Перед дверью он помедлил. Все следы ночного приключения Ричард постарался уничтожить: ему не улыбалась мысль явиться перед Мариоттой в образе отважного, но потерпевшего поражение воина. Но будет ли честно застать ее врасплох? Может, не следовало отправлять Патрика? Он разбудил бы горничную Мариотты, и девушка могла бы пойти и спросить, примет ли Ричарда жена… А если бы та отказалась? Хороший спектакль для прислуги.
Ричард взял себя в руки. Если Мариотта не хочет его видеть, будет лучше, если она скажет ему об этом прямо в лицо. Он помедлил еще мгновение, потом поднял руку и постучал.
Сквозь марево вещих снов Мариотта услышала легкий стук. Через минуту стук повторился, она села, пытаясь побороть наваждение, и спросила:
— Да? Кто там?
Когда прозвучал ответ, у нее перехватило дыхание. На замок вновь опустилась тишина. Мариотта чувствовала, как сердце замирает у нее в груди. Слова застревали в горле; женщина сидела тихо, стараясь справиться с собою.
— Мариотта? — тихо позвал Ричард. — Можно мне войти?
Ей даже не пришло в голову, что можно его не пустить. Мариотта надела халат поверх смятой ночной рубашки, сделала отчаянную попытку прибрать волосы и ответила ровно:
— Входи, если хочешь.
Перемена в муже поразила ее: Мариотте казалось, что время должно было остановиться для него, как для нее самой. Он посмуглел, волосы выгорели на солнце, в уголках глаз появились белые полоски. Еще похудел, стал тверже: в самом его спокойствии сквозила какая-то новая невозмутимая мощь.
Не доходя до постели, Ричард остановился и сказал:
— Извини, что разбудил тебя. Мне было никак не выехать до вечера, и я подумал, что лучше нам поговорить сейчас, без свидетелей.
Ничего не изменилось во взгляде фиалковых глаз Мариотты, ровно блестевших в свете свечи.
— Разве нам есть о чем говорить?
Маги считают, будто у дьявола в глазах все отражается в перевернутом виде. Но в глазах мужа, тоже озаренных пламенем свечи, она могла видеть свое обычное отражение, притом дважды. Внезапно он опустился на низкий сундучок у кровати и стал теребить бахрому покрывала, не поднимая глаз. Наконец Ричард заговорил:
— Меня учили не доверяться болтунам. Это было глупо и повредило, естественно, только мне. Меня учили судить о людях по их делам: я так и поступал и не совершал ошибок — кроме тех случаев, когда для меня это значило больше всего. Может, я и немногому научился, но зато теперь я знаю, что люди не всегда говорят то, что думают, из добрых ли побуждений или из худых.
— Люди не всегда говорят то, что думают без всяких на то причин, — беспечно возразила Мариотта. — Особенно женщины. — Почувствовав, что Ричарда смутила насмешка, она уставилась на мужа, положив подбородок на поднятые колени. Затем продолжила тем же язвительным тоном: — Но ты обвинил меня в том, что я любовница Лаймонда прежде, чем я сказала тебе об этом.
Смятение в его взгляде усилилось; Мариотта, сама не подозревая, приступила к наиболее трудному из того, что им предстояло обсудить. Ричард намотал на палец многострадальную бахрому и приготовился слушать.
— Судя по всему, ты теперь знаешь, что между нами ничего не было. Но полагаю, не лишне рассказать мне, откуда ты это узнал. Мне ты не поверил. Кого же ты счел более достойным доверия?
Это было жестоко. Но Мариотта не собиралась его щадить. Теперь она наблюдала, как мучительно ищет Ричард ясных, правдивых слов, всеми силами пытаясь ублажить ее, помириться, не упоминая о пяти
