междуусобной борьбой за власть, Франция перестала проявлять нежные чувства к Ирландии, да и к самой Шотландии. Королева пришла к выводу, что, откажись она от добровольного, полного бурь изгнания и останься с дочерью, Францию бы это вполне устроило: в Эдинбурге на ее месте будет управлять француз; французы же задешево оставят гарнизоны в лучших крепостях страны, и не потребуется расточать золото и обещания, дабы купить преданность шотландской знати.
Ее братья воспротивились этому, но их влияние, хоть и огромное, все же не было безграничным. Король упрям, бывали дни, когда ни герцог, ни коннетабль, ни даже сама Диана не могли переубедить его. Что бы там ни вышло из этого, а она правильно поступила, когда втайне приняла собственные меры для охраны Марии: здесь, в ее родной стране, не было никого, кому она могла бы полностью доверять.
И очень мало верных людей в Шотландии. Эрскины — простые, честные, нетребовательные: нет надобности повторять, чем она обязана главе Тайного совета и чрезвычайному послу. Десять дней назад в церкви города Норема в Англии ее горячо любимый Томас Эрскин вместе с лордом Максвеллом, епископом Оркни и французским эмиссаром Лансаком заключили мирный договор между Шотландией и Англией с епископом Нориджа и сэром Робертом Боуэсом. По нему Англия принимала на себя обязательство отказаться от южных крепостей и права рыбной ловли на реке Туид в пределах Шотландии, признавала, что спорные земли в Западных Марках должны оставаться, как и прежде, ничейными, и соглашалась освободить без выкупа заложников, находившихся в английских тюрьмах со времен роковой битвы при Солуэй-Мосс, произошедшей почти десять лет назад. Эрскин насмешливо процитировал английскую преамбулу к договору: «Хотя Англия по праву одержанной победы могла бы законно требовать увеличения своих территорий, король согласен дружески и беспристрастно признать старые подлинные границы, а они должны быть такими же, как перед последними войнами». Так Англия впервые за четыре года съежилась.
Но в то же самое время Англия стала прибежищем новой религии и величайшим соблазном для ее собственных неустроенных дворян — для таких интриганов, как Балнейвс, давно заключенный в Руане, как Кирколди из Грейджа, находившийся, по ее сведениям, во Франции, где получал плату от англичан. Ей принадлежала преданность Дугласа, пусть на какое-то время Максвелл, хотя и обиженный, тоже был на ее стороне. Лорд-канцлер Хантли, стойкий католик, оказывал надежную поддержку, но обладал непомерным честолюбием. Правителя удалось прельстить титулом герцога и должностью во Франции для его наследника, но она знала, что Аррана нелегко будет убедить передать ей бразды правления.
Преданность графов Гленкэрна и Друмланрига не внушала доверия, к тому же оба они были недовольны своим пребыванием во Франции. Кассилиса тоже не устраивало вознаграждение, но он, как и Максвелл, Хантли и Дугласы, был слишком занят непрекращающимися домашними распрями. Ливингстон, верный опекун ее дочери, умер во Франции. Лорд Эрскин, другой ее опекун, болен. Незаконные сыновья ее мужа выросли и уже вели себя беспокойно. Если Эдуард Английский умрет, его преемницей станет Мария Тюдор, и шотландские лорды не смогут рассчитывать на благосклонность. С другой стороны, Мария Тюдор пользуется поддержкой своего кузена, императора, и Англия, возможно, окажется вынужденной порвать только что сложившиеся дружеские отношения с Францией, вновь отсекая Шотландию. А Ленноксы, католики королевской крови, потенциальные претенденты на трон, были близкими друзьями Марии Тюдор.
Таким образом Мария де Гиз осознала, что ей необходима помощь.
«Если он приедет во Францию на время моего визита, я останусь довольна, — сказала она о Лаймонде, не делая при этом вида, будто придает значение своим словам. — Через год я хочу видеть его в числе своих людей», — добавила она позже, на этот раз четко зная, что ей нужно. Но в глубине души она воспринимала его всего лишь как яркого незаурядного авантюриста. Именно так он проявлял себя перед нею от начала до конца. Только в Лондоне, после того как пришло послание от О'Лайам-Роу, он с иронией принял и блистательно сыграл роль, которая наконец-то полностью ему подошла. А потом, закончив это, вернулся к своим обязательствам.
Его обязательством было спасти Марию, и он сделал это. Каких секретов он наслушался, любовно приклоняясь к плечу Франции, она не знала, последствий благосклонности коннетабля и королевы страшилась. Какие чувства способны были пробудить в нем лесть ее братьев и возрастающее внимание со стороны короля, могла только догадываться.
Эпизод во время травли кабана она продумала и устроила, преследуя собственные цели: доказать тем, у кого возникло подозрение, что Вервассал не пользуется ее особым расположением, получить предлог умолять о милосердии, если кто-то выдаст его, дать ему возможность блеснуть на арене, что, казалось, доставляет молодому человеку удовольствие, продемонстрировать, какие почести, какое восхищение ждут его, ее фаворита, впоследствии.
А когда она прочла отвращение в его глазах, то поняла, что опять ошиблась. Ошиблась и потеряла его. Он спас Марию и сохранил едва зародившуюся дружбу Англии и Франции. Он подорвал доверие к Ленноксам и привлек внимание французского Тайного совета. Он завоевал восхищение Джорджа Дугласа, чего бы там оно ни стоило; и если бы приехал вовремя, то смог бы повлиять на Дженни Флеминг, в этом королева не сомневалась. О том, какое он имел отношение к делам О'Лайам-Роу и Ирландии, она могла лишь подозревать. Стоило ему постараться, и он смог бы обрести последователей в Шотландии, смог бы завоевать для нее преданность всех шотландцев во Франции.
Во время той странной полуденной аудиенции она ничего этого не сказала. Зато с чувством говорила обо всем, что он сделал: слегка коснулась маскарада и связанного с ним риска, принизив себя настолько, насколько это возможно для королевы и принцессы Лотарингской в силу глупого статуса и требований, налагаемых саном. И все время королева знала, что не ради нее Лаймонд хранил молчание, когда она отрекалась от него, но ради удочерившей ее страны.
Королева говорила о своих планах. Вскоре она вернется домой. Вот только сыну ее нездоровится, и еще она с тревогой ждет, какие новости маршал де Сент-Андре сообщит по поводу сделанного им предложения: женитьба английского короля на ее дочери в обмен на владения англичан во Франции.
Лаймонд знал об этом. Королеву снова поразило то, как много он знал.
— Они никогда не уступят Кале в обмен на такое туманное обещание, — сказал он. — Вам не стоит опасаться.
А затем королева попросила его остаться во Франции.
— Люди не так хороши, как вам бы хотелось, и вы покидаете людей. Корона не делает того, чего вы от нее ждете, — и вы покидаете корону. Вождь без последователей подобен падающей звезде, господин Кроуфорд; путь ее прихотлив, пламя ослепляет и сжигает дотла, но в конце концов она сама исчезает бесследно. Взять слабого человека и сделать его великим — таков ваш дар. Я вручаю вам свое дитя, чтобы вы сделали ее достойной вашей родины.
Она прибавила много больше. Его возведут в рыцарское достоинство. Его поместье в Лаймонде будет увеличено — французские архитекторы перестроят дом, сокровищницы благодарного государства будут открыты для него. В Шотландии, когда он наконец решит вернуться, он сможет воссоздать блеск и красоту Франции.
Даже ее фрейлины не присутствовали при беседе. Она оделась с тщанием, подала ему руку и позволила сесть. И именно она, привыкшая общаться с мужчинами, едва ли осознавшая свой пол, внезапно с раздражением ощутила, что Лаймонд, который сидел неподвижно и коротко, не задумываясь, отвечал, уже давно составил себе мнение о ее уме и способностях и обращался с ней соответственно — как мог бы обращаться и с подобным образом разряженной бабой, подумала она с внезапной вспышкой гнева, если бы той случилось оказаться шотландской королевой-матерью.
— Я вручаю вам свое дитя, — сказала она, а его тон, ровный и учтивый, не изменился:
— Тогда вам придется послать ее в Шотландию, так как именно там я буду.
После длительной паузы она медленно произнесла:
— Кажется, вы не поняли, что я предлагаю.
Он ответил, вставая одновременно с нею, и его глаза были ясными под гладким лбом, несущим печать молодости, которую Мария де Гиз зажала бы в кулаке, если бы только могла, и, вооруженная ею, разогнала бы стаю диких тварей: Дугласов, Стюартов, Гамильтонов, честолюбивых сыновей и царственных ублюдков, и всех тех юных, юных, юных, которые однажды накинутся на ее освободившийся трон.
Так вот во всей своей завидной молодости он встал перед ней и сказал:
— Я все понял, и я отказываюсь. Если вы хотите, чтобы я кого-то вел за собой — хорошо, я поведу. Я создам в Шотландии отряд, который сможет соперничать с лучшими воинами в мире, и мы — я и мой отряд
