подхватываемых ветром; танцевали Уилли Лэттен и все парни из его банды, которые собирались мановением руки сломать свирель, и вместе с ними танцевали девушки, которых они хотели освободить, ибо была в свирели сила, влекшая людей к Старым Камням, как лето влечет ласточек на север. Во все глаза смотрели на них лесные звери, их касался обычно неощутимый, неосязаемый, легкий ветерок, по вечерам прилетающий в долину с тайным поручением природы, ведь это он опылял цветы и приносил с собой зеленоглазую мошкару; вокруг танцующих собрались все, кто перешептывается по вечерам. И не просто вокруг, а ближе, чем когда бы то ни было, потому что человек, придя к Старым Камням, быстро и не таясь отринул страх, которым окружал себя много веков.
Свирель заиграла едва слышно, и танцоры отдыхали, а над ними плыла ночь – ветры, ароматы цветов, белая сова, стая мошкары, так как это был ее час, звезды в неуловимом параде. Как бы ни были они утомлены танцем и переполнены чудесами ночи, колдовством камышовой свирели и тайнами Старых Камней, ни одного из них не покидало чувство, что им предстоит что-то еще. Взгляды были устремлены на продолговатый плоский камень, все с тревогой смотрели на него, и все же никто не отвел глаз от камня, казавшегося серым в свете звезд. Наконец заговорил Уилли Лэттен, выразив чувства остальных:
– В этом древнем камне нет ничего особенного.
– Нет ничего особенного, – сказали все.
Но думали они о жертвоприношениях, окрашивавших плоский продолговатый камень в красный цвет в те времена, о которых им никто не рассказывал.
Свирель продолжала тянуть свою тихую мелодию, будя воспоминания, которые никто не тревожил много веков и которые в наше время так же редко всплывают на поверхность, как редко показываются на свет нежные белые существа, живущие под бессловесными камнями.
– Нет ничего, – повторили юноши и девушки.
А парни Уилли Лэттена заговорили о жертвоприношении. Один из них предложил зарезать овцу, но сказал это тихо, словно боясь продолговатого камня.
– Надо зарезать быка, – сказал другой.
И парни из банды Уилли Лэттена, которые собрались вместе, чтобы сломать свирель и положить конец странностям, принесенным ею в Волдинг, стали спорить о том, чьего быка положить на плоский продолговатый камень. Большинство было за то, чтобы немедленно бежать в деревню за единодушно выбранным быком, привести его на заклание в честь непонятных бессмертных, о которых им ровным счетом ничего не было известно, и положить на плоский камень в темноте, чтобы никто не подсмотрел, чем они занимаются. Но тут Уилли Лэттен проговорил громко и отчетливо, заглушая их голоса:
– Сейчас не время приносить жертву.
И тотчас все ясно осознали, что жертвоприношение следует совершить на рассвете.
Но они не могли сделать это, когда люди не спали. Их бы заметили с дороги. Некоторое время они еще спорили приглушенными голосами, как никогда прежде понимая, что будущее полно загадок.
После этого опять начались танцы под камышовую свирель, которая сначала звучала тихо, лишь намекая на странные мелодии, а потом все громче и громче; и чем громче она становилась, тем необычнее, пока у танцующих не появилось ощущение, будто играет невидимый музыкант неземного происхождения, сотворенный из гор и лесов и прячущийся за спиной Томми Даффина.
Неожиданно колдовское очарование словно покинуло звезды, видно, у них больше не было сил тянуть ночные часы, после чего танцоры побежали через лес в свою деревню, а свирель в предрассветных сумерках слала им вдогонку затихающую мелодию; и одна лишь Лайли не покинула продолговатый плоский камень.
А ведь язычество было изгнано из Волдинга еще во времена святой Этельбруды.
Глава семнадцатая
МАРШ СТАРИКОВ
Когда наступил предрассветный час, посягнувший на ночную тьму, парни и девушки, которые танцевали вокруг Старых Камней, вернулись в деревню, где еще не зажглась ни одна свеча и не запела ни одна птица. В домах было еще тише, чем на ночной улице, и среди множества случайных звуков, наполнявших ночную долину, эти дома стояли чопорными памятниками безмолвию. Правда, внутри возмущенно скрипели половицы, и к скрипу тотчас присоединялось эхо, недовольное ночным вторжением, однако родители, не дождавшиеся своих детей, уже спали, и те незамеченными улеглись в свои постели. А вскоре дрозды разразились неожиданной песней.
Но когда наступило утро, предсказанное птицами, когда оно набралось сил и разбудило взрослых жителей деревни, никто из тех, кто танцевал за горой, не избежал вопросов, и лишь немногие смогли дать ответы, удовлетворившие их родителей. Между поколениями всегда существует пропасть непонимания, так как старшие успевают забыть то, что младшим еще только предстоит узнать. Иногда случаются спокойные времена, и мостики, которые устоявшиеся обычаи перебрасывают от одного поколения к другому, спасают положение; зато в другие, бурные времена пропасть ширится и мостики рушатся. Вот и теперь пришло такое время, однако не для всего мира, понятия не имевшего о затерянной в горах долине, а для деревушки под названием Волдинг.
Поначалу лишь девушки ходили на гору послушать странную музыку, скажем, достаточно юные не только для романтических мечтаний, потому что этого у них не отнимешь, даже когда их скрючивает ревматизм, но и для конкретных действий; а потом отправились и парни, достаточно юные для того, чтобы затеять драку и спланировать у костра приключение. Из старшего поколения еще никто не ходил вечером на гору послушать свирель; и теперь, задумавшись о деревне, о тихой жизни, о заведенных издавна порядках, о прежних поколениях, о множестве историй и сказок, похожих на вьющиеся растения, которые захватывают крыльцо, родители допрашивали своих детей, мысли которых все еще были поглощены голосами ночи, шепчущим в ветках ветерком, дикими лесными существами, звучной мелодией, проникающей в глубь времен и будящей ото сна Старые Камни Волдинга, чтобы получить от них, издревле молчавших, понятный ответ. В один момент пропасть между поколениями стала неодолимой.
Однако и старики кое о чем знали, хотя их дети думали иначе. Они тоже слышали свирель и тоже слышали странный призыв, однако явившееся им было так дико и фантастично, так разительно отличалось от издавна привычной жизни, что они не пожелали думать об этом и сказали себе: надо быть рассудительными, здравомыслящими и благонамеренными; тем не менее, хотя они ничего не знали наверняка, некое подозрение не давало им покоя. И это подозрение подсказывало им вопросы, которые они задавали детям.
В тот день никому не было покоя в Волдинге. Юноши, сбежавшие из безрадостных домов, собирались группами и приглушенными голосами спорили о том, что им делать. Даже Уилли Лэттен не мог ничего предложить. Одно дело замышлять что-то, когда в сердце кипит ненависть, когда костер и тайна превращают продуманный план в заговор и приключение; и совсем другое – стать вожаком романтической банды после того, как утром неловким доводам Уилли пришлось вступить в неравную борьбу с логикой.
– Лайли, – сказала миссис Эрлэнд, – мне показалось, что вечером тебя не было дома.
– Да? – ответила вопросом Лайли.
Глаза Лайли загорелись, словно блеснул клинок меча, и миссис Эрлэнд почувствовала себя слишком старой для затеянной ею словесной битвы.
Во всех остальных домах девушки, танцевавшие ночью под свирель Томми, утром до дна испили чашу горечи.
Молодые люди собирались в стайки на деревенской улице, не желая идти домой и жалуясь друг другу на неприятности, ссоры и обиды; и все сильнее чувствовали, как будто что-то должно случиться, как будто что-то, прячущееся в тени будущего и приблизившееся к Настоящему, уже бросало вызов деревне. Обычно особенно чувствительными к таким вещам бывают люди, у которых напряжены нервы и болит сердце; и их предчувствия в большинстве своем так же справедливы, как справедливо то, что известно людям, пребывающим во врожденном покое. Для тех девушек и юношей, которые отправились домой обедать, все началось сначала. В послеполуденные часы белая улица обычно оставалась безлюдной и отдавала себя на волю солнца, разве что чей-нибудь осел катался в теплой пыли, но в этот день многовековой покой косых солнечных лучей, мягкой пыли и горной травы был потревожен раздражением и печалью не находивших себе места молодых людей.
Томми Даффина не было видно, и о нем почти не говорили, ибо в наметившейся в Волдинге войне
