Новая жизнь. Божественная комедия

Меня страшат жестокие томленья,
Когда приводит мысль на тяжкий ум
Ту, по которой сердце так страдает:
И я прошу у смерти избавленья
И чувствую такую сладость дум,
Что тотчас цвет лицо мое меняет.
Но лишь мечта желанное являет,
Ко мне беда со всех сторон спешит,
И я в смятенье мужество теряю
И облик вновь меняю,
И с глаз людских меня уводит стыд;
Но только лишь в сиротстве возрыдаю
Пред Беатриче: «Вот тебя уж нет!»
Как слышу с выси ласковый ответ.

Унынье слез, неистовство смятенья
Так неотступно следуют за мной,
Что каждый взор судьбу мою жалеет.
Какой мне стала жизнь с того мгновенья,
Как отошла мадонна в мир иной,
Людской язык поведать не сумеет.
Вот отчего, о донны, речь немеет,
Когда ищу сказать, как стражду я.
Так горько жизнь меня отяготила,
Так радости лишила,
Что встречные сторонятся меня,
Приметив бледность, что мне лик покрыла.
Одна мадонна с неба клонит взор,
И верю: благ мне будет приговор.

Канцона моя горькая, иди же
В слезах туда, где донны и девицы,
Кому твои сестрицы
Веселие привыкли приносить.
Ты ж, чей удел — дитятей скорби быть,
Тщись, сирая, в чужой семье ужиться.

XXXII

После того как сочинена была эта канцона, пришел ко мне некто, кто, соответственно степеням дружбы, приходился мне другом тотчас же следом за первым; и он был столь связан родством с Преславной, что никого ближе у нее не было. И после того как он побеседовал со мной, попросил он меня сочинить ему что-либо для одной донны, которая умерла; при этом он притворствовал в своих словах, чтобы казалось, будто он говорит о другой, которая действительно недавно умерла; я же, заметив, что говорит он только о Благословенной, обещал сделать то, чего хотела от меня его просьба. И вот, пораздумав об этом после, решил я сочинить сонет, в котором я выразил бы некоторую печаль, и отдать его этому моему другу, дабы показалось, что именно для него я его сочинил. И тогда я сочинил сонет, который начинается: «Придите внять стенаниям моим…». В нем две части: в первой — зову верных Любви, дабы они вняли мне; во второй — повествую о моем злосчастном положении. Вторая начинается так: «Когда б они в груди моей…».

Придите внять стенаниям моим,
Сердца благие, на призыв печали;
Когда б они в груди моей молчали,
Я б был убит терзанием своим.

Не исцелить целением иным
Моих очей, что скорби сожигали;
Они от слез отчаянья устали,
Питаемого сердцем молодым.

Он к вам дойдет не раз, мой зов, летящий
К мадонне, опочившей в вечной доле,
Достойной добродетели ее;

Затем, что одинок я в сей юдоли,
Отвергнутой душой моей скорбящей,
Утратившей спасение свое.

XXXIII

Сочинив этот сонет, пораздумал я о том друге, кому намеревался отдать его, словно бы он был сочинен именно для него, и увидел, что бедной кажется мне услуга и ничтожной для человека, столь близкого Преславной. И потому, прежде чем отдать ему этот написанный выше сонет, я сочинил две строфы канцоны: одну действительно для него, другую же — для себя, хотя написанными для одного лица покажутся и первая и вторая тому, кто не смотрит тонко. Но кто в тонкости рассмотрит их, тот ясно увидит, что говорят разные лица, а именно: один не именует ее своей Донной, другой же именует так, как это с очевидностью явствует. Эту канцону и этот вышенаписанный сонет я отдал ему, говоря, что сочинил их для него одного. Канцона начинается так: «Не раз, увы, когда я вспоминаю…», и в ней две части: в одной, то есть в первой строфе, печалуется дорогой мне друг, близкий ей; во второй — печалуюсь я сам, то есть в другой строфе, которая начинается: «В единый глас сливает все стенанья…». И таким образом, явствует, что в этой канцоне печалуются два лица, одно из которых печалуется как брат, другое — как служитель.

Не раз, увы, когда я вспоминаю,
Что ввек уж не видать
Мне больше той, по ком душа томится, —
Такую скорбь я в сердце ощущаю,
Так горько ум стеснится,
Что говорю: «Душа! еще ли ждать? —
Страдания, что ты должна приять