– Мсье Дюваль! Мсье Дюваль! Идите играть в фанты! – издалека кричали ребята.
Солнце садилось. Коровы, звеня колокольчиками, возвращались с полей. Паскуале шагал рядом с тележкой, положив на неё руку, и ласково уговаривал Марту:
– Мы сделаем тебе новую Геновеву, Марта. Ещё лучше. Спроси Пеппо, он даже ресницы ей сделает.
– Нет, – говорила Марта, – мне другой не нужно. Я ту очень любила… а теперь… вдруг…
Марта сжала руки и заговорила о такой тоской, что у меня сердце свернулось в клубок.
– Разве так можно? Разве можно? Ведь я всё на ней сама сшила, и фату вышивала, и косы плела… ведь всё, всё я сама сделала… Я её водить умела, а та – ничего, ничего не делала, водить не умеет, сразу все нитки остригла… испортила… Почему моя Геновева у неё? Кто это позволил?
У мейстера Вальтера лицо посерело, как камень. Мне стало прямо нехорошо от слов Марты. Кто позволил?
Да не я ли стоял, как дуралей, выпучив глаза, пока баронессочка стригла нитки Геновевы? Эх, вырвать бы её тогда и бегом из парка, ищи-свищи тогда Геновеву! Подождал бы я где-нибудь в придорожной канаве, пока наши с тележкой выйдут из замка, и отдал бы Марте Геновеву.
Дурак я был, что время упустил. Чего бы я не дал, лишь бы вернуться в замок…
Я догнал мейстера Вальтера и спросил его, где мы будем ночевать.
– Вот дойдём до Нейдорфа, там есть корчма. А тебе что? – ответил мейстер Вальтер.
– Я вернусь в замок, мейстер Вальтер, только не говорите никому… – шепотом сказал я.
Мейстер Вальтер в упор взглянул мне в глаза и кивнул головой:
– Ступай, сынок!
Я отстал, будто поправляя башмак. Тележка скоро скрылась за поворотом. Наступали сумерки. Я пошёл обратно.
Я знал, что добуду Геновеву, и даже не раздумывал, как я это сделаю, – добуду, и всё тут.
Каменная стена парка встала передо мной первой преградой. Она была высокая – не перелезть. Я побрёл полем вдоль стены, приглядываясь, не увижу ли дерева, с которого можно было бы на неё взобраться. Каштаны за стеной качали свои молодые лапчатые листья. Всходила луна.
Вдруг я услышал журчанье. Ручей? Ну да, ручей выбегал из дыры под стеной сквозь железную решётку. Если бы снять эту решётку и пролезть в дыру!
Острым обломком камня я подкопал боковые прутья, врытые концами в землю. По колено в воде, я расковырял камни на дне ручья, в которые упирались средние прутья. Вода была холодная, руки и ноги у меня заныли.
Обозлившись, я стал изо всех сил трясти решётку – она подалась. Ещё, ещё немножко – и я пролез в дыру, ободрав себе куртку и плечо, одной ногой в ручье, но я всё-таки пролез!
Под каштанами было темно. Замок загораживали деревья. Издали слышалась музыка. Оглядываясь по сторонам и держась в тени, я пошёл на звуки музыки. Лягушка выпрыгнула у меня из-под ног – я вздрогнул. Сучок, упавший мне на плечо, тоже немало напугал меня. Но вот вдали загорелись огоньки – красные, зелёные, голубые. Гирлянды фонариков висели кругом площадки, где танцевали дети. Я подошёл поближе и залег в кусты.
Свечи в канделябрах горели на крыльце павильона. Там восседали гости, вздымались высокие прически, колыхались веера. На площадке посреди танцующих метался мсье Дюваль и надорванным голосом командовал:
– Становитесь в круг! Дамы, выбирайте кавалеров!
А вот и баронессочка танцует с прыщавым Морицем. Они то ходят на цыпочках, то кружатся, то приседают. Ну сущие обезьяны оба! В руках у баронессочки перистый веер, а Геновевы не видать. Куда же она дела Геновеву?
– Ах я остолоп! – чуть не вскрикнул я. – Ведь толстуха говорила, что Геновева пьет чай с куклами. Значит, она в комнате с подарками. Вот бы пробраться туда, пока все танцуют! Скорее!
Позабыв осторожность, я пополз к замку прямо через лужайку. У бассейна играли музыканты. Заливались скрипки, флейта выводила разные коленца, дирижер, спиной ко мне, размахивал руками, как марионетка. Вдруг звук флейты оборвался. Флейтист, выпучив глаза, смотрел прямо на меня. Я замер.
– Не зевай! – крикнул дирижер, ударив его палочкой по руке.
Флейтист схватил свою флейту, но глаза у него так и лезли на лоб, чуть не выскакивали из орбит. Ну, ничего, пока у него рот занят, он никому слова не скажет. Я пополз дальше.
Вот лестница на галерею. Направо – тёмные комнаты баронессочки, налево – освещенные окна залы. Слуги шныряют взад и вперед. Звенят тарелки. Слышен лепечущий голос тети Эммы. Гудит бас дворецкого. Сейчас на галерею не проберешься. Там, верно, накрывают стол к ужину. Я притаился за кустом, куда утром уронил башмак. Как давно это было!
Вдруг музыка смолкла, и ребята рассыпались по дорожкам. Ах ты горе, – сейчас флейтист поднимет тревогу! Но нет, музыкантам не дали отдохнуть, они снова заиграли – уже не танец, а концерт, итальянский концерт. Сколько раз эта самая музыка доносилась до меня: из светлых окон над каналами или с проплывавших вдали гондол! Тоска защемила мне сердце. Я был далеко от Венеции, я лежал под чужим домом, как вор, дрожа от холода, в мокрой куртке. Я был на чужой стороне.
– Тётя Эмма, я пить хочу! Хочу пить! – капризно крикнула баронессочка из темноты.
– Сейчас, сейчас, моя милочка, несём лимонад! – откликнулась с галереи тётя Эмма и, шурша юбками, торопливо спустилась по лестнице с подносом в руках. За тетей Эммой, быстро семеня ногами, пробежали лакеи с бокалами на подносах и ринулись в темноту по разным дорожкам. На галерее всё стихло.
