утирая слёзы.
Тогда дядя Пьер плотно прикрыл дверь и заговорил. В сумерках на беловатом квадрате окна темнели рядом две головы. Тонкий орлиный нос метра склонялся к низколобому, бородатому лицу дяди Пьера. Дядя Пьер рассказывал скрипучим голосом, с трудом выдавливая из себя слова, что соседняя деревня восстала. Бедняки с косами и вилами напали на дом судьи и сожгли все грамоты, в которых были записаны их долги и повинности помещику, маркизу де Ларош. Они отказались платить налоги. Из Эпиналя был послан отряд, чтобы усмирить бунт, но… но… но… – дядя Пьер захлебнулся тихим смешком, – солдаты перешли на сторону мятежников. Они взяли замок де Ларош и засели там, а их главарь Шарль Оду…
– Шарль Оду? Великан с белым шрамом на лице? – воскликнул метр. – Мы вместе сражались в Америке.
– Он самый. Молодчага парень. Теперь за его голову обещана награда в пятьсот ливров. Из Эпиналя прислали эскадрон солдат под начальством де Грамона. Де Грамон стоит в нашей деревне и только ждёт подкрепления, чтобы окружить мятежников в замке и перевешать их всех.
– А у вас в деревне тихо?
– Мыши сидят тихо, когда кошка близко. Но все помнят, что сказал де Грамон, когда бедняки требовали хлеба.
– Что он сказал?
– Трава уже выросла – идите, ешьте её. Деревня засыпала. Луна поднималась над чёрными вершинами гор. Было тихо, только подковы Брута звякали в сумерках да чуть поскрипывала одноколка. Дядя Пьер вразвалку шагал впереди, указывая нам дорогу.
Мы оставили матушку Гошелу и Мари в хижине. Дядя Пьер обещал отправить их в Эпиналь. Признаться, я был рад, что мы распрощались с ними. На меня наводила тоску эта девчонка с мутными глазами, которая вечно жевала что-нибудь, или спала, или пищала, чтобы ей давали есть. Даже наши белые мышки ничуть не развеселили её. Она сонно посмотрела, как мы чистили клетку в хижине у дяди Пьера, отвернулась и опять стала жевать какую-то корку.
– Это она такая с голоду, жалко мне её, – сказал Паскуале.
– Пустое. Ведь мы на войне, ты чувствуешь это, Паскуале? А на войне женщины и дети – одна помеха, – ответил я.
– А как же Розали? – спросил Паскуале.
– О, Розали – совсем другое дело.
Она бодро шагала рядом с нами, закутанная в свой чёрный плащ. Разве она жаловалась когда-нибудь на голод или усталость? Она всегда смеялась, и от этого всем становилось весело. На войне не могло быть лучшего товарища, чем Розали.
У края дороги потухал костёр. Последний язычок пламени, вспыхивая, освещал огромную ногу в жёлтом сапоге и зажигал беспокойный огонек в стекле валявшейся рядом бутылки. Слышался храп. Это караул полковника де Грамона досыпал седьмой сон. Дорога шла вниз. Запахло сыростью. Из темноты донеслось журчанье невидимого ручейка.
– Ступайте теперь налево, через мостик, мимо старого вяза. Скажите Шарлю, что и мы скоро забьем в набат, – проскрипел дядя Пьер над моим ухом и пропал в темноте.
Свернув налево, мы увидели огни. На холме вокруг замка пылали сторожевые костры мятежников.
ЛАГЕРЬ ПОВСТАНЦЕВ
– Стой! Кто идет?
Из кустов на белую от луны дорогу выпрыгнули два человека с ружьями: один – высокий, в широкополой шляпе с обвисшими краями, другой – маленький, коренастый, с головой, повязанной красным платком. Высокий в два прыжка очутился около нашей тележки и схватил Брута под уздцы.
Коренастый вскинул ружье и направил дуло в грудь метра.
– Руки вверх! Кто шелохнется, тот получит в лоб! – крикнул коренастый сиповатым голосом.
Мы подняли руки. У меня сердце замерло: вот она, война! Коренастый молча разглядывал нас. Брут храпел и пятился, тележка стала поперек дороги.
– Да стой же ты смирно, упрямый дьявол! – вполголоса уговаривал Брута высокий парень.
Коренастый опустил ружье.
– Кто вы такие? Куда идете?
– Мы друзья народа, – тихо и внятно ответил метр, – мы идём в замок де Ларош. Нам нужно видеть Шарля Оду.
– Друзья народа! Неплохо сказано, старик! – крикнул высокий, выпуская узду Брута.
– Да верно ли это? – насмешливо спросил коренастый. – Эй, Антуан, пощупай, что у них там на тележке. А вы – ни с места!
Брут потянулся к кусту близ дороги. Листья захрустели на его зубах. За моей спиной Антуан поднял крышку нашего сундука, шуршал тряпьем, рылся в наших пожитках. Вдруг он прыснул,
– Антуан? – строго сказал коренастый, не спуская глаз с метра.
– Честное слово, Жак, – захлебываясь от смеха, сказал Антуан, – сдается мне…
– Ну?
– Сдается мне, что у них тут куклы!
– Куклы? – Жак усмехнулся и подошёл к тележке.
