— Если хотите.
— Как по-вашему, доктор, есть надежда?
— Если она выйдет из комы в ближайшие часы, то безусловно.
Эдуар обрисовал ситуацию вернувшемуся Банану, и они последовали за ординатором в реанимацию. Наджиба лежала на узкой койке, ее затылок сжимал специальный аппарат.
Девушку подключили к таинственным приборам, гул которых наводил страх. Ее кожа стала даже не белого, а серого цвета, под веками угадывалась пустота — знак вечности. Мужчины смотрели на нее, не осмеливаясь ни заговорить с ней, ни притронуться. Ординатор проверил капельницу. Казалось, что рядом с этой очаровательной девушкой витает смерть.
Эдуар и Банан вышли, спотыкаясь от растерянности.
— Дозвонился до стариков? — спросил Эдуар, когда они садились в машину.
— Нет. Бакалейщик послал меня подальше: его лавка — это не коммутатор для иммигрантов. Правда, нужно сказать, что моя мать ничего у него не покупает.
3
Эдуар никогда не приходил к своей любовнице ночью, поэтому Эдит уже легла, когда он позвонил в дверь.
Учительница жила в маленьком очаровательном домике из известняка, похожем на игрушечный. Перед домиком раскинулся палисадник, в котором шесть месяцев в году цвели розы различных сортов. Запах стоял прекрасный, но Эдуару он не нравился: он считал, что запах роз — это банально. Приходя к своей любовнице, Бланвен никогда не пользовался звонком, а весело стучал в дверь. Выходило вот так: тагадагада-цум-цум.
Сквозь неплотно закрытые жалюзи из комнаты проникал наружу свет. Эдит засиживалась допоздна, читая исторические произведения и пересказывая их затем своим ученикам. Здесь ей не было равных. Она считала, что это — составная часть культуры, а вовсе не обязательная программа. Дети обожали слушать рассказы мадам Лаважоль. Когда она рассказывала им об убийствах герцога де Гиза, Генриха IV или о покушении в Сараево, в классе стояла мертвая тишина. Жизнь Ришелье, казнь Кончини,[2] бегство Людовика XVI и его арест в Варенне увлекали детей не меньше, чем телевизионные передачи. Эдуар не мог забыть охватившего его волнения, когда Эдит Лаважоль описывала конец династии Романовых; увлекшись этим рассказом, он даже забыл посмотреть на ноги учительницы.
Радостно улыбаясь, Эдит открыла дверь.
— Какой приятный сюрприз! — воскликнула она.
На учительнице был ансамбль — шелковые с вышивкой халат и ночная рубашка — подарок Эдуара к Рождеству; от нее пахло сном. Эдит была приблизительно одного возраста с Розиной и тоже оставалась весьма сексуальной. Хотя ее привлекательность не так бросалась в глаза, мужчину, разбирающегося в любви, она завораживала, как может заворожить стоячая вода. Эдуар постоянно спрашивал свою любовницу, много ли у нее было приключений, и очень удивился, узнав, что ее мало кадрили. Коллеги слишком уважали мадам Лаважоль, чтобы пытаться соблазнить ее. Эдит призналась, что изменила мужу всего один раз с врачом-невропатологом, к которому пришла на консультацию по поводу бессонницы, связанной со стрессом. Этот румынский еврей покорил ее при первом же визите своими глазами и голосом. Их связь длилась недолго, ибо Эдит быстро поняла, что для доктора она была лишь одной из многих. Порвать с ним оказалось совсем нетрудно — она просто перестала являться к нему для лечения, а невропатолог заметил ее отсутствие гораздо позже.
— С тобой что-то неладно, Дуду? — встревоженно спросила мадам Лаважоль.
Эдуар рассказал ей о происшествии с Наджибой. Разговор шел в коридоре, украшенном плакатами, повествующими о великой истории Франции. На стенах соседствовали Людовик XIV в королевской мантии и Пастер, Наполеон I и Виктор Гюго.
Эдит разделила горе своего молодого любовника. Чтобы успокоить его, она рассказала, что коматозное состояние одного из ее кузенов длилось около шести месяцев, и все же он выбрался из него, хотя, конечно, и похудел.
— Ты ужинал?
— Нет, но я не голоден.
— Тебе все же стоит перекусить! — требовательно сказала Эдит, увлекая Эдуара в кухню.
Она открыла ему банку скумбрии в томате, которую он обожал, и приготовила омлет с ветчиной. Эдуар все проглотил. Эдит без конца подливала любовнику вино из Сансера, присланное ее отцом. Несмотря на преклонный возраст, тот продолжал заниматься виноградарством.
— Я уже видел тебя в ночной рубашке? — спросил Бланвен.
Эдит покраснела.
— По-моему, нет. А что?
— В ней ты выглядишь по-другому.
— Ты разочарован?
— Ты никогда не разочаруешь меня.
— Боюсь, что это случится весьма скоро! Я старше тебя больше чем на двадцать лет; однажды ты мне не простишь этого.
Эдуар пожал плечами.
— А что значит «однажды»? Наджиба строила планы на будущее, а сейчас эта двадцатидвухлетняя девчонка помирает. Когда я наслаждался твоими трусиками там, в классе, неужели ты считаешь, что я думал о том, что произойдет когда-нибудь «однажды»? Нет, милая: я возбуждался, сходил с ума, вот и все. Только настоящее имеет значение, моя дорогая Эдит! Настоящее и еще раз настоящее! И черт с ним, с будущим! Будущее — это всего лишь настоящее, которому удалось добраться до пункта назначения!
Он встал, рывком поднял учительницу со стула и обнял ее.
— Ничего, если я останусь у тебя на ночь?
— Я мечтаю об этом!
Эдуар грубо овладел ею, даже не раздевшись, поперек кровати. Его яростные ласки заставили Эдит стонать. Да, можно было понять и Розину. Мужчина нужен женщине, а если не нужен, то это уже не женщина.
Эдуар настолько обессилел после любовных утех, что Эдит раздела своего любовника и правильно уложила его.
Когда Эдуар крепко уснул, мадам Лаважоль погасила свет в спальне и отправилась в гостиную звонить в госпиталь Понтуаза, чтобы справиться о Наджибе. Ночной дежурный ответил ей, что в состоянии пострадавшей нет никаких изменений.
Эдуар проснулся на рассвете весь в испарине, с бьющимся сердцем. Но он сразу пришел в себя и подумал о девушке. Бланвен был уверен, что Наджиба умерла, он ощутил это чисто физически. Эдуар удивился своему ощущению, потому что в общем-то виделись они довольно редко, их отношения были словно акварельная картинка — такие же нестойкие, им не хватало прочной основы. Тяга, которую Эдуар испытывал к сестре Банана, не была похожа на настоящую любовь. Но кто может сказать, на что похожа настоящая любовь? На чувства, которые Бланвен испытывал к Эдит Лаважоль? Может, это было чувственное очарование, родившееся в детстве и воплотившееся в жизнь двадцать лет спустя? Эдуар не решался анализировать свои отношения с бывшей учительницей от страха найти в них какой-то эдипов комплекс. Бланвен постоянно сравнивал свою любовницу с Розиной. От обеих исходил женский запах, но если запах Эдит его волновал, то материнский — мутил.
Эдуар уселся в кровати, прислонившись к деревянной спинке. Учительница крепко спала. Временами
