удалось сдержаться, до сих пор не знаю. Теперь, после всего, что случилось, я говорю себе: ударь она меня в тот момент, она бы совершила самый прекрасный в жизни поступок.
Я повернулась к Руленду. Он завернул рукава своей матерчатой куртки, как если бы это была какая- нибудь вульгарная рубашка. На запястье он носил массивные золотые часы, уступавшие, однако, в яркости его рыжим веснушкам.
— Скажите же что-нибудь, месье Руленд! — стала умолять я.
Он был американцем и сказал именно то, что следовало сказать американцу в подобном случае:
— Сколько вы зарабатываете на заводе?
Мама опередила меня.
— Тридцать тысяч франков!
Это была неправда. Во всяком случае, не вся правда. Я получала эту сумму, когда устраивались автомобильные салоны, когда подваливала работа и оплачивались дополнительные часы, но, как правило, я зарабатывала от двадцати двух до двадцати пяти тысяч франков в месяц.
Он поискал сигарету в кармане. Мне кажется, его манера закуривать больше, чем все остальное, подействовало на мать и решило дело. Он коротко чиркнул спичкой о каблук и та вспыхнула таким пламенем, какого вам никогда не удастся добиться, закури вы обычным способом.
— Я даю тридцать тысяч с питанием, идет?
Мама не знала, что еще сказать.
— Знаешь, — зашептала я, — я всегда смогу вернуться на завод, если дело не сладится…
На том и порешили. Мама пожала плечами, давая понять, что согласна, а потом вздохнула:
— Посмотрим, что еще скажет Артур.
От него действительно можно было ждать чего угодно. Думаю, он сочувствовал коммунистам, а на проспектах, которые нам доставляли, огромными буквами значилось, что американцы — палачи негров, эксплуататоры рабочих и поджигатели войны. Я никогда не знала, что означает «поджигатели», Артур знал не больше моего, но он выкрикивал это слово так громко, как если бы сам его выдумал!
Узнав новость, он заявил, что если я пойду к америкашкам, ноги моей не будет в его доме, прибавив и кое-что похлеще. Только в этот раз он был трезв, и я готова поспорить на что угодно, что такая слабая натура, не опустив нос в стакан, не способна выдержать натиск двух женщин. Артур, в конце концов, уступил, тем более, что по телевизору собирались передавать американскую борьбу кэтч (Бетюнский Палач против Доктора Кайзера), и он ни за что не пропустил бы это зрелище.
На другой день я взяла расчет у Риделя. Месье Руленд предупредил, что его жена будет ждать меня целый день. Я отнесла зарплату матери, которая удосужилась улыбнуться, и бросилась к американцам. Я чувствовала себя так, будто держала курс на Нью-Йорк, и когда заметила мадам Руленд на крыльце, мысленно спросила себя, уж не вижу ли воочию статую Свободы.
Еще и теперь мучает меня вопрос: что в ситуации, подобной этой, создает большие трудности — то, что я раньше никому не прислуживала, или то, что ни разу не побывала в роли чьей-либо любовницы?
Мадам Руленд некоторое время рассматривала меня с ног до головы, не столько критически, сколько задаваясь вопросом — что же она должна мне сказать. Наконец она кивнула:
— Пойдемте посмотрим дом!
Однажды я была со школьной экскурсией в Версальском дворце. Нам дали однорукого гида, от которого так же разило, как от Артура в дни его веселого хмеля. Громко стуча каблуками по натертому паркету в королевских покоях, он объявлял:
— Вот комната королевы. Именно здесь родился…
Я представляла себе королев в момент родов, производящих на свет маленьких принцев. Мне это казалось необыкновенно смешным. И теперь, когда мадам Руленд пояснила:
— Вот наша комната с кроватями (она говорила именно так; ее манера строить фразы вызывала во мне желание рассмеяться)…
…Теперь я невольно представила ее с мужем в позах, какие девушка не должна бы знать. Их объятия казались мне немыслимыми.
Кровать, как и дверцы шкафов, была обита штофом, в спальне стояли пуфики, ковры громоздились один на другой, но стены были голыми — ни одной картины, ни одной мелкой вещицы… В углах навалено грязное белье. Она оказалась неряхой, эта мадам Руленд.
Всегда элегантная в своей зеленой блузе, с оранжевой помадой на губах, модной стрижкой, она плевать хотела на все, что касалось домашнего хозяйства.
Она показала мне все комнаты. Из девяти пять практически не использовались. По мере того как мы переходили из одной в другую, в голове у меня зрела идея, которой я не осмеливалась поделиться. Когда осмотр закончился, у меня сам собой вырвался вопрос.
— А где моя комната? — едва слышно произнесла я.
Мадам Руленд оторопело смотрела на меня, став в этот момент похожей на маленькую девочку.
— Ваша комната?
— Ну да. Прислуга спит в доме, это само собой разумеется… По утрам я ведь должна готовить завтрак?
— Но… Но вы живете недалеко отсюда!
— Ну и что с того? Представьте, ночью вам потребуется что-нибудь…
Обрывки из американских фильмов как нельзя кстати пришли мне на ум.
— Представьте, вы захотели, например, стакан молока… Вы звоните мне, и я приношу его.
— Ах так! Понятно… Ну что ж, выбирайте комнату, какую хотите.
— Все равно какую?
— Конечно, это без значения!
Мне представлялось, что добрая фея взяла меня за руку и повела в сказочный магазин с игрушками. Выбирать! Какой соблазн! У меня хватило дерзости указать на самую красивую комнату из тех, что не использовались. Она находилась рядом с их спальней. Только ванная разделяла оба помещения. Месье Руленд снял меблированный дом, и только для спальни и сада он купил мебель по собственному вкусу. В моей комнате кровать не была обита — самая обычная, с деревянной спинкой и бордовым покрывалом. Комод красного дерева, круглый стол под вышитой скатертью, плетеные стулья и кожаное кресло довершали обстановку комнаты. Вам судить о стиле…
— Если вы позволите, после обеда я схожу за вещами.
— О'кей!
Мы спустились вниз. Какое удовольствие жить на свете! Я уже и не в Леопольдвиле, а в какой-то заморской стране.
— Как вас зовут? — спросила меня мадам Руленд.
— Луиза Лякруа, мадам…
— А меня Тельма…
— Хорошо, мадам…
— Не зовите меня «мадам», просто — Тельма!
— Что-что?
Я мгновенно представила себе Риделя, моего бывшего патрона. Его звали Люсьен. Это был важный господин, считавший себя незаменимым и старавшийся внушить всем и каждому, что по утрам Всевышний испрашивает у него разрешения запустить Землю вокруг небесного светила. Можно вообразить его физиономию, обратись я к нему — Люсьен!
— Почему вы смеетесь, Луиза? Тельма — нехорошее имя?
— Напротив, мадам. Но прислуга по дому не зовет свою хозяйку по имени!
— А как же она ее зовет?
— Мадам!
— Именно так? Мадам?
— Да.
— О'кей!
Наконец она закурила сигарету и протянула мне пачку «Кэмела».
