please?[9]
— Биржи ни Ландей.
— Вы знакомы с воздушным акробатом? — Я указал на труп.
— Нет.
— Уверены?
— Абсолютно! — И добавила с несколько глуповатым видом: — Откуда мне его знать?
— Вы можете объяснить, как он попал сюда?
— Ума не приложу… Наверное, он из тех, что любят шататься по крышам.
— И этот любитель сам проткнул себе глотку и грудь, прежде чем перевалиться через ограду?
— Он был не один… Преступники, конечно, скрылись, такое может быть? — Внезапно она опомнилась и разозлилась: — В конце концов, черт возьми, почему я должна делать за вас вашу работу? В любом случае я требую, чтобы его убрали отсюда! Вызовите пожарников или кого хотите, но очистите мою крышу! Держу пари, он уже не первый день здесь лежит. От него несет. Иногда днем до меня долетал странный запах, я еще удивлялась, откуда он взялся. Если в я только знала! А эта дурочка Ребекка… Я сейчас скажу ей пару ласковых. Ну, ей не поздоровится!
Она резко приподнялась, но я удержал ее железной хваткой. Церемонии в такой момент излишни.
— Э, не так быстро! Самое время обменяться впечатлениями, поделиться мнениями.
Нини попыталась вырваться.
— Что вы от меня хотите? Откуда мне знать, что за гадость здесь приключилась!
— Не упирайтесь, Нини! Порою нам только кажется, что мы ничего и никого не знаем, но на самом деле знаем очень много, только сами об этом не догадываемся. Если вы назовете кошку собакой, надо лишь дождаться, когда она замяукает, чтобы понять свою ошибку. — И дальше без паузы (фактор неожиданности — полезная штука): — А вот Ребекка с ним знакома!
— Чушь!
— Говорит, что встречала его несколько раз поблизости. Он рисовал на мосту Турнель или на набережных. А вы его не припоминаете?
Она пожала плечами.
— Я почти не выхожу и к тому же настолько рассеянна, что собственную сестру могу не узнать при встрече, не то что какого-то уличного мазилу…
— Но все-таки вам случается высовывать нос на улицу?
— Случается. Выхожу на прогулку каждый день ровно в полдень. Иногда мы бываем в театре.
— Чем вы занимаетесь целыми днями?
Она вытаращила свои когда-то прекрасные глазки.
— Как чем? Сочиняю…
— Сочиняете что?
— Песенки, дружище, песенки. Разве малышка не сказала? Жорж Кампари — это я! У меня призов навалом, впору на металлолом сдавать. Последняя просто побила все рекорды. Слыхали? «Всем хорош мой Жорж, глаз не оторвешь…» Мое творение! Несется из всех музыкальных автоматов.
Я мимикой выразил восторг.
— Пока вы прогуливаетесь, кто-нибудь остается в квартире?
— Мамаша Латоп, наша прислуга.
— А когда выходите по вечерам?
— Естественно, никого.
— В последние дни вы не заметили ничего странного или необычного?
— Ничегошеньки, старик.
Вот я уже и стал «стариком» для этой жирной дурынды. Всегда найдется кто-нибудь, для кого вы старик.
— Вы ходили в театр в последнее время?
Она задумалась, порылась в карманах, вынула коробку спичек, оторвала узкую полоску картона и принялась шерудить ею меж редких зубов.
— Подождите-ка… Четыре дня назад, нет, пять, мы были на генеральной репетиции в «Олимпии».
— Давайте поговорим о Ребекке.
Нини насупила лохматые брови, набычилась и рявкнула:
— А что о ней говорить? Хорошая девчонка! Могла бы бездельничать — я зарабатываю халтурой выше крыши, но она все равно каждое утро как порядочная уходит на службу. Мало вам? Девчонку, что вкалывает без всякой в том нужды, испорченной не назовешь.
— И давно вы снюхались?
Лучше бы я ее не задирал. Она стала раздуваться, как жаба. Оскорбления, прежде непринужденно слетавшие с языка, застряли в глотке. Печальное зрелище. Жилы на шее вздулись, а физиономия застыла маской кровожадного убийцы.
— Не поработать ли вам над речью в свободное от службы время? Да, черт возьми, легавые могут сколько угодно наряжаться в костюмчики от Теда Лапидуса, но все равно останутся легавыми. Неискоренимое свинство! Впрочем, они любят барахтаться в грязи!
— Ладно, успокойтесь, месье пахан, — бесцеремонно перебил я. — Если у вас есть иное название для вашей нежной дружбы, я готов его принять.
— Мы совместно проживаем!
— Ну и на здоровье, — ухмыльнулся я. — И давно вы совместно проживаете с малышкой Ребеккой?
— Восемь лет.
— Уже! Как бежит время! Значит, вы ее похитили со школьной скамьи? Вместо того чтобы поступить в лицей, она поступила к вам. С кем еще она поддерживает отношения?
— Ни с кем.
— Я полагал, у нее есть семья, более или менее законопослушная.
— Сестра замужем за ювелиром, живет в пригороде.
— А племянник ворует часики у папаши?
— Он сейчас в тюряге, этот херувимчик.
— Безмозглый прохвост, недополучивший в свое время затрещин. Ребекка, идиотка, переживает из- за него.
— Вроде бы. Меня злит, что Ребекка треплет себе нервы из-за недоумка, поэтому она избегает разговоров о нем.
Тут мне пришлось прервать допрос: на лестнице послышалась знакомая тяжелая поступь, из люка вынырнула багровая рожа, ночные сумерки немного облагородили оттенок.
Надо встретиться с Берю лицом к лицу, чтобы вполне оценить необъятную ширь его удивительной физиономии. Уши словно морские раковины, помятая шляпа, из-под которой выбиваются сальные патлы, нос — свиное рыло, рубиновые глазки, рот в форме бутерброда и примечательные скулы: если приглядеться, то можно заметить, как по ним циркулирует божоле… Явление странное, если не сказать пугающее. Впрочем, разве месье Берюрье — не собирательный образ? Не истинное воплощение хомо сапиенс на грани катастрофы? Ему все нипочем, первородный грех стекает с него, как с гуся вода. Он безмятежен, словно поросенок у корыта. Естественное спокойствие животного.
Секунду я разглядывал чудовищную голову, выросшую над полом террасы. Она лежала у наших ног, словно футбольный мяч перед пенальти. Каково же должно быть тело, если такова голова, и чем она набита! (Величайшей философией нашего времени, между прочим!)
Казалось, беднягу Берюрье обезглавили, тыква на блюде! Но вот лицо оживилось, глазки моргнули, губы зашевелились.
— Вот что, — голос прозвучал тихо, угрюмо и напыщенно, — падаль вонючая, ты мне за это заплатишь.
Покончив с преамбулой, Берю стал собираться в единое целое. Над террасой медленно всплывало
