— Это всегда на пользу.
— Когда я увидел эту обезумевшую банду, то решил, что среди них находится убийца, и настал мой смертный час. Самое любопытное, что мне не было страшно. Я смирился со своей судьбой. Понимаете, Сан-Антонио?
— Да, конечно. Вы просто устали.
— Который час?
Почти одиннадцать
Снова наступает тишина.
Такое ощущение, будто мы очутились в бальном зале после того, как из него вышла последняя танцующая пара.
Берюрье намекает, что пора бы и поесть. Все — за. Так как у Луизетта — время уборки, о котором она совсем забыла, то наш мистер Лукулл сам отправляется на кухню и начинает организовывать пиршество, достойное нас.
Две осы и Бебер притихли. Видимо, они еще никак не придут в себя после нашествия на дом орды дикарей. Они много отвечали, пожимали множество рук, выслушали слишком много пустых фраз. Все это было утомительно и изнуряюще.
Сам я тоже устал до предела и валюсь на диван, как куль. Сложив руки на животе, погружаюсь в изучение голубого неба с барашками облаков через прозрачное стекло окна.
С усердием школьника я перебираю в уме все данные, которые оказались в моих руках к этому времени.
Меня беспокоит одно: весь этот переполох — неспроста, он имеет точный прицел. Значит, что-то затевается. А в такой шумихе и суматохе можно провернуть все, что угодно.
Я поднимаюсь и обыскиваю комнату Кри-Кри, после чего разрешаю ему ложиться спать. Я боюсь новой адской машинки, но ее нет. Направление моих мыслей меняется, я начинаю думать о том, что ЧТО-ТО ДОЛЖНО ПРОИЗОЙТИ!
Входит Луизетта и говорит, что ко мне пришли.
Я вижу огненную голову Матье. Он не успел побриться, а для рыжих это — больной вопрос, небритые, они ужасны. К тому же он весь помятый и усталый.
Матье здоровается с присутствующими кивком головы и обращается ко мне:
— Ну и работенка, патрон.
В его руке зажаты две фотографии. На свежих снимках изображены типы с перекошенными физиономиями. Словно морды из воска. В общем, фотороботы во всей красе.
Я делаю Луизетте знак подойти.
— Ты узнаешь этих господ малышка? Видимо, произведения Матье великолепны, так как она, не колеблясь, отвечает:
— Кажется, это те мужчины, что устанавливали новый аппарат.
— Чудесно! Спасибо.
Мой сотрудник сияет. Дружески тыкаю его в бок. Пинок шефа — тоже награда.
— Какие будут инструкции, патрон?
— Найти их, и как можно быстрее.
Улыбка Матье моментально гаснет, словно от удара в челюсть.
— Найти их?
— Если я говорю: “поскорее”, то не надо преувеличивать. Я буду доволен, если ты найдешь их к вечеру. Кстати, как здоровье Пино?
— Лучше. Утром приходил в агентство.
— Ну, так мобилизуй его. Можешь начинать прямо сейчас. И поговори с Луизеттой: у этих типов была машина. Может быть, они звонили отсюда. Впрочем, ты дело знаешь.
Мой сотрудник, с головой цвета мака, украдкой бросает взгляд на субретку, и она его, кажется, завораживает.
Он расплывается в улыбке, от которой его веснушки становятся более заметными.
— Мадемуазель, вы не могли бы уделить мне несколько минут наедине?
Он произносит это так церемонно, словно делает ей предложение.
Ей, видимо, нравятся типы, похожие на клоунов, потому что она говорит.
— Пройдемте ко мне в комнату.
Матье, как Адам, не задумываясь, надкусывает яблоко.
— Прекрасно, пошли.
Но не успевают они ступить и шага, как на втором этаже раздаются звуки, которые заставляют меня насторожиться.
Одиннадцать часов
Эти звуки очень похожи на фейерверк, на аплодисменты, на звуки, издаваемые Берюрье, на выхлопы газа из машины или на что-то подобное.
Но в данном случае, в этих звуках слышится что-то устрашающее. Кри-Кри! — мелькает в моем сознании. — На этот раз им удалось!
Я бросаюсь наверх.
Берюрье, завязанный поперек живота белым передником, вымазанный в муке, едва не сбивает меня с ног.
— Господи, Боже мой! — кричит он. — Это из комнаты артиста?
Он несется следом за мной, за ним — все обитатели дома. Но всех обгоняет Матье.
К огромному счастью и всеобщему облегчению Кристиан Бордо не мертв. Я бы сказал: совсем наоборот, ибо убил двух человек, на что я намекал несколькими страницами ранее. Двое!
Пара молодых и красивых, но мертвых! Парню пуля попала в лицо. Он уже не шевелится. Девушка, лежащая на полу вверх лицом, еще вздрагивает, но это — судороги агонии, так как на ее груди расплывается кровавое пятно, а напротив сердца зияет отверстие.
Актер держит в руке еще дымящийся пистолет. Он с отвращением смотрит на дело своих рук. Когда мы показываемся в дверях, он роняет револьвер и бежит в ванную, где его начинает рвать.
— Не подходить! — приказываю я.
Все останавливаются, за исключением Берю, который умудряется обсыпать трупы мукой.
Обойдя их, я направляюсь к Бордо, который стоит на коленях перед унитазом, словно араб на молитве во время рамадана.
— У вас, как в галерее Лафайет, — говорю я ему, — всегда происходит что-то необыкновенное.
— Тут не было выбора: либо я, либо они.
— Как так?
— Он ворвался в мою комнату с револьвером в руке. Видимо, во время суеты они где-то спрятались.
Он говорит, как мотоцикл, мотор которого забарахлил. Его речь прерывается икотой и рвотой. После чего наступает молчание.
— Вы говорите: “с револьверами”?
— А разве вы не видели у них оружия?
Я снова подхожу к убитым, и, вглядевшись внимательнее, вижу, что у обоих в руках все еще зажато оружие.
— Но ведь ваш кольт был пуст, когда вы его взяли!
— Я вспомнил, где прятал патроны, и зарядил ими револьвер. И оказался прав.
— Кто эти люди?
— Я их не знаю.
— Вы раньше их никогда не видели?
— Нет.
— Каким образом они проникли в дом?
— Откуда мне знать? Может быть, под видом журналистов? Было столько народу…
— А вы отлично стреляете.
