— Похоже, я спрошу твою бабушку, не смогу ли я дольше тут пожить.
Я знала, что больше он ничего не станет говорить. Я посмотрела на Марка, на его лицо в зеленоватом свете, на его сощуренные глаза, не смотревшие на меня. Мне хотелось приложить ладони к его лицу, туда, где он закрывал его руками, чтобы согреть его щеки, на которых застыли слезы.
Потом он мутным и пустым взглядом снова посмотрел на меня, как будто хотел, чтобы я не произносила ни слова.
Но вопреки этому взгляду я ясно поняла, что случилось со мной. Как будто кто-то, вроде Бога, сказал это вслух: теперь, если Марку будет больно, будет больно и мне, если он будет смеяться, и я буду смеяться и буду счастлива только тогда, когда будет счастлив он.
Спустя мгновение Марк проговорил обычным голосом:
— Ты раздобыла спицу? Я могу тебе помочь, если хочешь. Если тебе нужна помощь.
Головокружение утихло, после того как я скрывала его несколько дней и недель. В конце концов оно перестало быть чем-то новым, превратившись просто в часть меня самой — точно так же, как то, что мои волосы отказывались становиться гладкими, или как была частью меня правая лодыжка, которую я вывихнула во время баскетбола, или как то, что мои родители умерли, а я так ничего и не узнала о своей матери. Но я не сочиняла о ней никаких историй, как обычно делают сироты. Похоже, историй, которые тетя Элейн рассказывала о моем отце, мне было достаточно.
Марк и Гарет возвращаются из дальнего конца мастерской и снова садятся.
— Ну так что тебя сюда привело? — спрашиваю я Марка. Мой голос кажется громким и неловким, потому что в эти слова вложено слишком много.
— Мой друг, с которым мы вместе учились в колледже, работает в «Национальном тресте». Лайонел звонил в его департамент. Друг, зная, что я здесь работал, рассказал о продаже дома.
— Продается не только дом, — говорю я. Понимаю, что говорю жестоко, но решаю, что мне на это плевать. — Продается все. Гарет и я разбирали вещи, когда ты появился.
— Все? И мастерская, и все остальное?
Я не могу понять тон Марка, слышу только, что он потрясен.
Он переводит взгляд с меня на Гарета, который кивает и говорит:
— Да. Мне уже не справиться с домом, и, очевидно, мы не можем продать дом отдельно от мастерской.
— Куда же вы пойдете?
— В многоквартирный дом… Куда-нибудь вроде этого.
— А «Пресс»? — спрашивает Марк, почти щелкнув зубами.
— Боюсь, что это… конец «Пресс». Я слишком стар, чтобы начинать все сначала.
— А как же Иззи?
— Она живет в Хайгейте, занимается каталогизацией архива. У нее своя жизнь, — отвечает Гарет.
Мгновение Марк молчит, но это нелегкое молчание: он словно усердно думает и сдерживает свои мысли.
— А ты? — обращается он очень осторожно ко мне.
— О, я собираюсь вернуться в Сидней! — отвечаю я. — Я пытаюсь уговорить Гарета приехать туда с визитом, когда здесь все уладится.
— Когда все это будет выставлено на продажу?
— Пойдет с аукциона, деталей я не знаю. Организацией всего занимается Лайонел.
— Полагаю, до аукциона еще есть время. Сперва нужно о нем публично оповестить, — холодно произносит Марк. — Не каждый день на продажу выставляется часовня четырнадцатого века вместе со старинным сельским домом.
И почему он должен испытывать по этому поводу какие-то чувства? С тех пор прошло столько времени, как обычно говорила бабушка, когда я спрашивала про ее брата, который погиб на Великой войне.
— Иззи нашла покупателя для архива, — говорю я. — Теперь она занимается каталогизацией и так далее. Архив купит университетская библиотека в Сан-Диего. Так что он будет в безопасности.
— Тогда все в порядке, — решает Марк. — Хорошо знать, что она присматривает за вещами.
На мгновение я думаю, что он говорит о ее успешных поисках покупателя. А потом вспоминаю, как он смотрел на Иззи в былые дни, и понимаю, что дело совсем в другом. Ему нравится, что она все еще вовлечена в мир Чантри.
Я всегда знала: когда Марк смотрел на нее, его взгляд был совсем другим, чем когда он играл в футбол с Лайонелом, или спрашивал совета у дяди Гарета, или помогал тете Элейн разжигать огонь под медным котлом. После того дня в кладовой мои глаза внезапно стали очень зоркими. Каким-то образом я читала его чувства и узнавала — что? Желание? Любовь? Я не знала тогда и не знаю теперь. Просто знала, что в нем это есть, так же как это есть во мне, — по тому, как он поворачивал голову, когда слышал ее голос, по тому, что он помнил, что Иззи сказала о Бьюике или об Эрике Гилле [63] на той или другой неделе, по тому, как он наблюдал, как она выбирает и гравирует кусок дерева, пробегая по нему пальцами, чувствуя концы волокон подушечками больших пальцев. А еще я знала, сколько ночей он должен был — подобно мне — лежать без сна, потому что надежда и безнадежность, чередуясь, прогоняли сон.
Гарет спрашивает Марка, чем он теперь занимается.
— Когда… когда я ушел… я нанялся в Престоне на работу по техническому обслуживанию.
Я знаю: Марк понял, о чем на самом деле спросил Гарет, и отвечает на этот вопрос.
— Потом пошли всякого рода слияния фирм, и я в конце концов оказался в административно- хозяйственном департаменте «Лейланд тракс».[64] Они платили мне за то, чтобы я следил за порядком и так далее. Потом все это было национализировано и стало очень бюрократическим. Я оттуда улизнул и вместе с VSO[65] отправился в Родезию. Там тогда строились школы и клиники.
Да, его светлая кожа из-за долгого пребывания под солнцем стала теперь похожа на старое потертое золото, хотя загар уже давно сошел.
— Вернулся я в тысяча девятьсот семьдесят пятом. Некоторое время у меня ушло на то, чтобы убедить «Трест», что я разбираюсь не только в побелке и в том, как склеить речным илом шлакобетонные блоки. — Он быстро мне улыбается. — Но в конце концов я их убедил. Я управлял заводом в Нортумберленде, когда там предложили провести сокращение штатов. — Марк смотрит на часы. — Мне нужно идти. Уна, ты не на машине? Хочешь, я тебя подвезу?
Какой самоуверенный.
Откуда это в нем? Из-за работы в Африке или из-за того, что он прокладывал себе путь сквозь корпоративный идеализм и снобизм, с которым, вероятно, столкнулся в «Тресте». И теперь в придачу к физической легкости, с которой он всегда двигался — что некогда заставляло мое сердце стучать сильнее, — Марк обрел легкость социальную.
И тут Марк говорит:
— Могу я… Гарет… могу я прийти и снова повидаться с вами? — Теперь его уверенности как не бывало.
— Конечно, — тепло отвечает дядя Гарет. — Мой номер телефона не изменился, если захочешь проверить, дома ли я. Или заглядывай без звонка.
«Почему мне кажется, что дядю Гарета знобит?» — думаю я.
Но мне не удается задержаться на этой мысли, потому что Марк снова спрашивает, приехала ли я на машине.
— Нет, поездом. Но я возвращаюсь в Лаймхауз. Тебе по пути?
Автомобиль Марка — большой старый «универсал» с ящиком инструментов, рабочими сапогами и шлемом-каской на заднем сиденье.
Мы выезжаем из ворот, и потрескивание спидометра, когда Марк сворачивает налево, на Спарроу- лейн, кажется необычно громким в тишине, которая воцарилась между нами с тех пор, как мы распрощались
