срочных решений, как и дела двора и казначейства. Нет, и вправду с Нового года? Столько недель?
Может, мне не стоит этому удивляться. Я была старше короля, а в последнее время мое тело слишком исхудало, слишком пострадало от родов, чтобы быть красивым. Хотя в песнях и рассказах меня все еще называли красавицей, я больше не чувствовала себя красивой: как же мог считать меня красивой он?
Моей груди коснулся ледяной воздух, послышался скрип дерева. Я села и выглянула из-за полога кровати: занавески окна непрерывно шевелились, словно ставни не были закрыты.
Я было подумала разбудить Маргариту, но она храпела, и мне стало жалко ее будить. Я соскользнула с постели, ноги ударились о циновки столь же холодные, как камень кафедрального собора.
Однажды, давным-давно, еще в Графтоне, я сняла в новогодний день перчатку и сунула руку сквозь лед в мельничный пруд, потому что Джон поспорил с Энтони, что тот не сможет переплыть этот пруд, и я, как старшая, не могла не внести свой вклад в доблестные свершения. Сегодня ночью холод ударил меня так же, как те осколки льда. Мой ночной халат висел на кресле на другом конце комнаты, так же далеко от кровати, как и окно, потому что никто не думал, что мне понадобится добираться до халата самой. Принести его — означало слишком долго мерзнуть. Я пошла к окну в одной ночной рубашке.
Конечно, ставни не были заперты на засов, и ветер распахнул их.
По другую строну двора в апартаментах короля все еще горел свет. В этом не было ничего нового.
Я захлопнула ставни, заперла их и снова задернула занавески — одну поверх другой. Даже если Эдуард пьет или распутничает, он еще и занимается делами, потому что Гастингсы и мои сыновья были компаньонами короля во всех трех занятиях. Ничего нового. Но именно этой ночью…
Я почти побежала обратно к постели и забралась в нее. Мои ледяные ноги коснулись теплых ног Маргариты. Я отодвинулась, но все-таки невольно подалась к ее теплу настолько, насколько могла, не будя ее.
— В чем дело? — спросила она. Голос ее заглушали меха.
— Ставни не были заперты на задвижку.
— А…
Потом, как тюлень, которых мы, бывало, видели в волнах Волсингама, Маргарита приподняла голову и посмотрела на меня.
— Я могла бы сама их запереть. Ты больна?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
— Не могу уснуть, вот и все.
Она продолжала смотреть на меня.
— Ты же знаешь, со мной это бывает, сестра. Спи.
Маргарита покачала головой и прикоснулась своей теплой рукой к моей холодной.
— Ты выглядывала из окна? Видела что-нибудь?
— Ничего, только… В апартаментах короля все еще горит свет.
— И ты тревожишься?
— Сестра, говорят, нынче ночью он все-таки подписал смертный приговор.
Маргарита кивнула, но ничего не сказала, а я внезапно поняла: для того, что было сделано, нет слов — ни песен, ни историй, ни поговорок. Может, нет даже молитв, разве что «Pater noster… dimitte nobis debita nostra..» — «Отец наш… прости нам долги наши…»
Хотя мы не прощаем тех, кто согрешил против нас, а предпочитаем убивать их согласно постановлению парламента.
Я не могла вовремя остановить свои мысли. Мне следует просить прощения за такое богохульство.
— Ты могла бы послать к нему кого-нибудь. Спросить, не… — начала Маргарита.
— Не — что? — спросила я, сев на кровати. — Не сожалеет ли он о том, что сделал? Как он может сожалеть? Но если он сожалеет…
— Ну, тогда просто пошли к нему. Скажи, что ты его верная жена и любишь и почитаешь его как своего господина. Больше тебе ничего и не требуется говорить.
Прошло уже много лет с тех пор, как мы посылали друг другу гонцов с такими словами. Между нами сновало много посланцев, но теперь слова, которые они передавали, всегда касались дел, требующих исполнения. Наши жизни превратились в сплошные дела. К делам относилось даже, когда мы будем обедать, не заболел ли ребенок, в какой день недели будет праздник какого святого. Даже зачатие детей превратилось в дело.
— Если ты не хочешь разбудить кого-нибудь из слуг, я могу сходить сама, — сказала сестра.
— Бродить по дворцу в ночной рубашке? Ты не станешь!
— Я накину ночной халат. А почему бы и нет? Что в этом может быть плохого?
— Твое доброе имя…
— Чепуха! Раньше ты была слишком умна для этого.
— Я и сейчас умна. — Я снова села. — Достаточно умна, чтобы заботиться о твоем добром имени, когда господина Малтреверса тут нет. Я пойду сама.
— Ты?!
— Да, — ответила я, отбрасывая меха.
— Если ты не желаешь посылать меня или одну из служанок, тогда пошли часового, дежурящего у дверей. Я напишу за тебя, если у тебя нет чиновника, который знает, что ты хочешь сказать.
— Нет.
Меня покалывал мороз, как в Графтоне, побуждая скакать по полям с красными щеками, с носом, посиневшим от холода. Я не смогла бы высидеть в своих покоях, ожидая возвращения Маргариты.
— Пойду, — заявила я, вставая. — Я королева, и такова моя воля. Никто не оспорит ее.
— Но… но что, если…
Маргарита была права.
Если Эдуард не один, это будет для меня оскорблением, о котором к утру узнает весь дворец.
— Ты можешь пойти со мной и спросить, примет ли тебя его величество. Я пойду, укрывшись под капюшоном: никто не подумает, что идет королева. А если он тебя примет, я тоже войду.
Сонные стражники подняли глаза и увидели, как мы проходим мимо. Маргарита, которая шла впереди, кивнула им, а мое лицо было скрыто под капюшоном. Ледяной ветер свистел по коридорам и трепал наши ночные одеяния, как будто мы стояли на пустоши.
Через приемную короля, где пажи и вооруженные люди беспокойно спали вокруг огня, через большой покой, через личный кабинет, к двери его спальни. Когда стражник открыл эту дверь, чтобы доставить послание Маргариты, огонь внутри озарил пол у наших ног и как будто согрел их.
Эдуард сидел у огня в ночном халате, наброшенном поверх рубашки и рейтуз. С ним были Гастингс и паж Грэй — мой самый старший внук, хотя я признавала его только тайно.
Я не видела, играют они в кости, или поют, или просто пьянствуют. Когда мы вошли, они оглянулись, потом встали.
Сделав реверанс, я откинула капюшон.
— Мадам, — удивленно произнес Гастингс. Он поклонился, хотя и нетвердо, но так низко, как того требовали приличия.
— Ступай в постель, Уильям, — приказал Эдуард, шагнув вперед, чтобы поднять меня, но выпустив мою руку, как только я встала. — Мальчик, проводи леди Маргариту в ее покои.
Они вышли, а король махнул рукой, веля мне сесть, но сам остался стоять.
Эдуард возвышался надо мной, его огромный торс был затянут в бархат и золото, глаза были маленькими и яркими.
— Что привело вас сюда, Иза? — наконец спросил он.
— Я… — начала я, но не смогла продолжить.
Обо всем, что было у меня на уме, я не могла заговорить, если только он не заговорит об этом первым.
