сзади, останавливаясь на площадках, чтобы немного отдышаться.
— Я пока зайду навестить Бенедикту, — сказал он и, повернув налево на пересечении площадок, направился к спальням.
Джулиан, этот мастер производить впечатление, выбрал для допроса место, достойное практикующего инквизитора. Это была затянутая плесенью кладовая с единственным не занавешенным окошком, выходившим в парк. Тут, против окна, было поставлено старинное кресло с высокой спинкой, настолько высокой, что, когда Марк нерешительно вошёл в помещение, он увидел лишь белые руки Джулиана, лежавшие на подлокотниках. Сам Джулиан был не виден за спинкой. Даже его голова. Нянька провела Марка по коридорам восточного крыла и втолкнула в дверь по сигналу. Сейчас он стоял, встревоженный и бледный, бледней, чем всегда, от дневного света, падавшего из окошка.
— Что, дядя Джулиан? — сказал он, когда тот произнес его имя. — Что?
Джулиан выбрал из своего арсенала медленный, гипнотизирующий голос рептилии.
— Марк, — задумчиво шелестели слова, — ты ведь помогал нашему дорогому Феликсу строить Авеля?
— Да.
— Есть ли в нем какая-нибудь ловушка: что-то такое, что могло бы взорваться и ранить кого-нибудь?
Марк тяжело задышал, на его лице появилось неожиданное выражение решимости, опасного упрямства. Человек в кресле с высокой спинкой гнетуще, зловеще молчал, словно желая дать время улечься неуместным чувствам.
— Я вам не скажу. Я обещал, — сказал наконец мальчик.
— Тогда, если кто-то пострадает, вся вина ляжет на тебя?
— Я дал слово.
— Тогда, если кто-то пострадает, вся вина ляжет на тебя?
Марк смотрел, как дым сигары медленной спиралью поднимается в неподвижном воздухе затхлого помещения.
— Я прошу тебя, — неожиданно сказал Джулиан таким резким голосом, что мальчик вздрогнул. — Прошу!
Марк понуро смотрел в пол. Он готов был расплакаться. Джулиан снова заговорил гипнотизирующе и бесстрастно.
— Марк, — произнёс он бесконечно медленно, — знаешь ли ты сказку о принцессе, заточенной в башне?
Марк кивнул и выдохнул в тишину:
— Да.
— Очень хорошо, — сказал Джулиан. — Рад, что ты знаешь. Невесёлая сказка. А теперь, Марк, я спрошу тебя вот о чем. Есть ли безопасный способ обезвредить ловушку?
После долгой внутренней борьбы Марк снова полузадушенно прошептал утвердительное «да».
— Хорошо, — сказал Джулиан, — и ты знаешь, как это сделать, правда?
— Да, дядя Джулиан.
— И поможешь нам, ведь поможешь? Мы не можем позволить себе потерять машину по какой-то нелепой случайности.
— Там есть выключатель, — запинаясь выдавил Марк. — Он мне показал.
Джулиан с облегчением вздохнул.
— Тогда все в порядке. Ты сделаешь это для нас, так ведь? Понимаешь, профессор Маршан и я хотим взглянуть на машину. Это очень красивое и оригинальное устройство — лучшее, что сделал Феликс. Фирма не может потерять её. Если бы ты сделал это сегодня утром, я мог бы на этой неделе приехать с профессором Маршаном, и мы запустили бы её.
Повисла долгая оглушающая тишина. Марк смотрел на струйку сигарного дыма, виясь, поднимающуюся к грязному потолку.
— Очень хорошо, дядя Джулиан. Я сейчас это сделаю, если хотите.
— Умница, — удовлетворённо сказал Джулиан. — Хороший мальчик.
— Можно идти? — спросил Марк.
— Конечно, можно.
— До свиданья, дядя Джулиан.
— До свиданья, Марк, и большое тебе спасибо.
Бенедикта ещё не окончательно выздоровела, только ещё начинала вставать. Много двигаться ей не разрешали из опасения, что пульс снова слишком участится. Нэш сидел у её постели, лучась оптимизмом.
— Ты выглядишь намного лучше, — сказал он и достал бланки рецептов и ручку. — Через день-другой ты у нас окончательно поправишься.
Она внимательно смотрела, как он размашисто что-то выписывает. Копна взлохмаченных светлых волос вокруг бледного продолговатого лица. Широкая туника, перехваченная на тонкой талии золотым шнуром: как сказали бы, наряд викторианской поэтессы. На груди, прикреплённые брошью в виде осьминога, тикали крохотные часики-сердечко. Она сидела полуоткинувшись на подушки, погрузившись в глубокую задумчивость, а Нэш мерил ей пульс.
— Мне звонил Маршан, — сказала она рассеянно. — Рассказывал о плёнках Феликса, которые нашли на берегу с его одеждой. Он внимательно все их прослушал. Но последняя остаётся для него загадкой. Он говорит, что там записано что-то, что
— Сейчас рано о чем-то говорить, — поспешно ответил Нэш. — Я сегодня обсуждал это с Джулианом. Вот его слова: «Надо подождать. Время принадлежит нам, время принадлежит нам».
Но лишь когда у изножия кровати тёмной тенью возник Джулиан, взгляд её наконец оживился; пылающим взором она смотрела ему в глаза. Казалось, одного лишь его присутствия было достаточно, чтобы она воспряла, вернулась в реальный мир; нездоровье соскользнуло с неё, как пелены с мумии.
— Джулиан! — проговорила она, и её голос отозвался трепещущим эхом.
— Марк поможет нам, — сказал он в своей ленивой, задумчивой манере. — Так что этот вопрос мы решили. Теперь что касается тебя, Бенедикта: мы с Нэшем считаем, что, поскольку твоё выздоровленье проходит столь успешно, надо этим воспользоваться. Я говорил с Иокасом, и он целиком нас поддерживает. Тебе нужно от всего этого хорошенько отдохнуть. Поезжай в Полис на какое-то время и предоставь нам устроить здесь все дела. Поедешь?
— Если ты этого хочешь, — ответила она. — Если ты этого хочешь, Джулиан.
Он облокотился на постель у неё в ногах и рассеянно смотрел на её бледное прекрасное лицо.
— Если будет желание, ты к тому же могла бы принести нам пользу, — медленно продолжал он. — Один молодой немецкий барон, ботаник, сейчас путешествует на своей яхте вдоль берегов Турции. Он нашёл цветок, который, по его словам, может стать основой идеального натурального инсектицида… Не буду утомлять тебя деталями. Но фирма должна попытаться заполучить его. Ты могла бы взять с собой предварительный контракт, когда отправишься, чтобы Иокасу легче было его убедить. Он, похоже, колеблется, сотрудничать ли с нами.
— Конечно, возьму, — сказала она с едва заметным волчьим блеском в глазах и, продолжая внимательно слушать, принялась грызть ногти.
— Но торопиться особенно не нужно, — добавил Джулиан. — Время принадлежит нам, время принадлежит нам.
Звук отдалённого выстрела, заглушённый толстыми стенами дома, был слишком слаб, чтобы проникнуть за плотную оболочку их отрешённости. Она продолжала с восторгом и состраданием смотреть на него, а его взгляд был устремлён на неё — полный, как всегда, непостижимой печали. И только Нэш выпрямился на стуле и сказал:
— Ведь это был выстрел?
