я не из эгоистических соображений так говорю, хотя мы были бы очень рады, если бы ты поселился неподалеку от нас. Нет. Но это самая зеленая и самая красивая часть острова. И при этом даже неподалеку от столицы ты можешь найти совсем глухие деревушки — всего в получасе езды от магазинов и кинотеатров.
Однако ни один учитель не может долго обходиться без школьной доски; томясь жаждой представить мне как можно более наглядную картину острова, он всякий раз спрыгивал в конце концов с парапета на узкую полоску песка у подножия замка: «Смотри. Проще некуда». Сыновья взирали на это ежевечернее представление с неизменным выражением сдержанной гордости на лицах: каждый держал во рту по конфете.
Долгая практика — а в школе он преподавал историю Кипра — придавала его движениям уверенность: он единым махом рисовал на влажном песке странный, неуклюжий и довольно-таки нелепый абрис острова, прочерчивал две линии, два основных пересекающих Кипр горных хребта, и тут же сбивался на ту лекторскую интонацию, которая, по всей очевидности, была свойственна ему при общении с классом.
— Откуда взялось само название, не очень понятно; некоторые утверждают, что оно происходит от меди, которую здесь добывали. Другие — что остров так назвали потому, что формой он похож на бычью шкуру, когда ее, вымочив в рассоле, растягивают сушить надверном косяке. Кто его знает?
Михаил и Филип обменивались восхищенными тычками и тут же принимались заглядывать мне в глаза, пытаясь понять, произвела ли на меня должное впечатление глубокая эрудиция их отца. Произвела, поскольку любой материал Панос всегда умудрялся излагать емко и точно: очевидное следствие годами выработанного умения упростить любую мысль до такого состояния, чтобы она могла уместиться в головах деревенских детишек.
— Сначала острова было два, — продолжал между тем Панос, легонько коснувшись двух параллельных горных цепей. — Потом из глубин морских поднялась равнина и соединила их — Месаория, плоская, как бильярдный стол. И потому ветра теперь безо всяких препятствий могут дуть от моря до моря через самый центр острова. Бывшие острова образовали две нынешние горные гряды — большую, Троодосский хребет, и поменьше, Киренский.
Говорил он тихим и мягким голосом, явно рассчитывая на то, что заодно нужную информацию усвоят и оба его малыша. Номер исполнялся не в первый раз, и я уже почти воочию видел все три основных персонажа— две горные цепи и мрачновато-прекрасную Месаорию между ними. Троодосский кряж представляет собой лишенное всякой привлекательности нагромождение утесов и огромных каменных глыб; неуклюжий и невыразительный, он нависает над краем Месаории наподобие огромного театрального задника. Вся его красота сокрыта в притулившихся к горным склонам там и тут деревушках, что попрятались в ущельях и долинах предгорий: одни славятся чудесными яблоками и виноградом, другие, из тех, что повыше, сплошь заросли соснами и папоротником; когда-то Троодос был главным прибежищем древних богов и богинь, теперь леса по большей части повывелись, горный массив вызывающе облысел, и его лишенные растительности плечи и локти мучительно и неловко растопырились вдоль прилегающей равнины, как будто ему сшили слишком тесный костюм. Часть года его вершины покрыты снегом, и тогда эта мрачная твердыня с орлами вместо часовых вполне сопоставима с возвышающимся по ту сторону пролива Тавром, напоминая о том, что географически этот остров — всего лишь обломок древнего анатолийского континента, его придаток, который когда-то оторвался и пустился в свободное плавание.
Киренский хребет принадлежит иному миру — миру пейзажной гравюры шестнадцатого века. Он тянется на сотню миль, но самая высокая его вершина едва переваливает за три тысячи футов над уровнем моря[14]. Он точно повторяет изгибы береговой линии, и его роскошные предгорья изобилуют быстрыми ручьями и утопающими в зелени деревушками. Это кряж готический par excellent [15], поскольку он буквально усеян замками, которые крестоносцы выстроили на головокружительной высоте, чтобы контролировать дороги, идущие через горные перевалы. Сами их названия напоминают о готической Европе: Буффавенто, Хиларион, Беллапаис. Апельсины и кипарисы, тутовые и рожковые деревья— эти старожилы здешних мест заставляют конфузиться пришельцев из арабского мира, светло-зеленые растрепанные кроны пальм и большие шероховатые блюда банановых листьев…
Но я уже начал воспринимать остров как единое целое, без особого усилия сотворив картину на основе рассказов моего хозяина. Вместе с ним я провел три зимы на занесенном снегами Троодосе, я вел уроки в промороженной насквозь деревенской школе, где скрип ученических перьев сливался с дробью выбивающих чечетку зубов; вместе с ним я задыхался и обливался потом в августовской жаре срединной равнины; болел малярией в Ларнаке; проводил выходные на покрытых виноградниками холмах Пафоса в поисках подходящего участка для пересадки лозы; и, подобно ему, я всякий раз возвращался в Киренские горы, чтобы остудить голову и порадовать сердце здешней зеленью, здешними коврами из диких анемонов, видом здешних монастырей и замков. Вот так возвращаешься с пустынного острова на плодородный — с Кефалонии на Корфу.
Мне не было смысла думать о том, где стоит мой будущий дом; я был заранее уверен, что стоит он где-то здесь, у подножия этого восхитительного хребта. Вот только как мне его найти?
Ничего не следует делать в спешке, ибо это противно здешнему духу места. Я уже понял, что кипрские пейзажи обманчивы, и что по сути своей этот остров куда ближе к Востоку, чем кажется; и как всякому порядочному левантинцу мне надлежало ждать.
Голоса у дверей таверны
«Каждый тянет одеяло на себя».
«Самые черствые корки всегда достаются беззубым».
«Работа тяжела, но без работы тяжелее».
«Пока у лиса есть хоть один зуб благочестия от него не дождешься».
После нескольких недель, проведенных в Кирении, нарочитая красота ее очаровательной гавани, маленьких улочек и обнесенных стенами садов, розовых от гранатов, начала понемногу надоедать. Трудно сказать, почему: весна была в самом разгаре, и зеленые поля вокруг города, в ярко-желтых пятнах танцующих на ветру апельсиновых и мандариновых деревьев, были покрыты таким густым и роскошным ковром луговых цветов, каких вы не увидите на Родосе. Однако, вмешались иного рода факторы и полностью переменили атмосферу. Ближайшие окрестности города, где скальная порода в каменоломнях и выработках все еще хранила явственные следы античных захоронений, начали обрастать дешевыми маленькими виллами и покрываться сетью гудроновых автомобильных дорог — совсем как в Уимблдоне. Кое-где на домах уже появились таблички с названиями вроде тех, какие встречаешь в приморских городах на воротах маленьких частных гостиниц: «Мон Репо», «Чуринги», «Гейблз». Этому славному местечку в ближайшем будущем явно грозила судьба превратиться в один из тех забытых богом и лишенных всякого своеобразия поселений, что теснятся у окраин провинциальных английских городов — пригороды без столицы, к которой стоило бы тянуться. Начался и строительный бум; цены на землю — любую землю — резко пошли вверх. В сезон сюда уже не первый год валом валили отпускники, и Кирения немедленно покрылась сыпью отвратительных кафе и баров — точных копий худших образцов Messrs. Lyons [16] По сути дела, она понемногу обзаводилась всеми удобствами и уродствами, свойственными любому крупному английскому пригороду. Ее истинная жизнь, жизнь левантинского греко-турецкого порта, испарялась капля за каплей. По крайней мере, такое у меня возникло ощущение.
Во всем этом было нечто такое, что отличало Кипр от всего остального Средиземноморья — это был сельскохозяйственный остров, урбанизация на котором пошла с места в карьер, и началась она прежде, чем обитатели его успели понять, что им следует сохранить из прежнего своего уклада и образа жизни.
