звучит этот горловой крик, глотки обезьянок раздуваются до размеров небольшого яблока. Беседуя друг с другом, они пронзительно вскрикивают, ворчат, мяукают почти по-кошачьи, издают длинные мелодичные воркующие трели, не похожие ни на один звук, который мне приходилось слышать. Иногда одна обезьянка в порыве нежности обвивает рукой плечи приятельницы, тогда они обе сидят, обнявшись и прижавшись друг к другу, и вовсю воркуют, неотрывно и серьезно глядя друг другу в глаза. Я не встречал обезьян, которые, как мирикины, по малейшему поводу бросались бы целовать друг друга прямо в губы, обнимаясь и переплетая хвосты.
Естественно, эти животные жаловали в гости довольно нерегулярно, однако два существа постоянно обитали в моей затопленной половодьем долинке. Первый - юный кайман, южноамериканский аллигатор длиной фут четыре. Это был настоящий красавец - черная с белым шкура, покрытая буграми и извилинами, прихотливыми, как на кожуре грецкого ореха, зубчатый драконий гребень на хвосте и большие золотисто-зеленые глаза, испещренные янтарными точечками. Кайман был единственным обитателем маленького водоема. Я так и не понял, почему к нему не присоединились другие сородичи, ведь окружающие ручьи и протоки, в каких-нибудь ста ярдах от озера, кишели кайманами. Так или иначе маленький кайман жил в полном одиночестве в озере возле моей хижины и весь день с видом собственника плавал дозором вокруг своих владений.
Кроме него я всегда видел в озере якану - быть может, одну из самых диковинных птиц Южной Америки. По размерам и внешнему виду она напоминает нашу английскую куропатку, только ее обтекаемой формы тельце как бы возвышается на длинных тонких ногах, опирающихся на веер необычайно длинных пальцев. С помощью этих пальцев, распределяющих вес на большую площадь, якана может ходить по воде, пробираясь по листьям лилий и других водяных растений. Поэтому ее называют еще 'бегуньей по лилиям'.
Якана опасалась каймана, а он, как видно, решил, что природа послала якану на принадлежащее ему озеро специально для того, чтобы внести некоторое разнообразие в его рацион. Но молодой кайман был слишком неопытен, и его первые попытки подкрасться и сцапать якану были неловкими до смешного. Якана жеманно выглядывала из зарослей, где проводила большую часть времени, и начинала свое 'шествие по водам', легко переступая с одного листа лилии на другой, а они лишь слегка погружались в воду под тонкими, как паучьи лапки, пальцами, принимавшими на себя вес птицы. Кайман, приметив ее, тут же погружался в воду; только глаза виднелись на поверхности. Водная гладь была спокойна, как зеркало, ни малейшей ряби, а голова каймана скользила все ближе и ближе к якане. Птица принималась самозабвенно копаться клювом в листве водяных растений, разыскивая червячков, улиток и мелкую рыбешку, и не замечала подкрадывающегося каймана. И быть бы ей у него в зубах, если бы не одно обстоятельство. Когда до жертвы оставалось каких-нибудь десять - двенадцать футов, кайман, вместо того чтобы поднырнуть и схватить ничего не подозревающую птицу снизу, в страшном возбуждении начинал бить хвостом по воде и бросался вперед как глиссер, поднимая волну с таким шумом и плеском, что ему не удалось бы застать врасплох даже самое безмозглое пернатое. Якана, конечно, с паническим воплем срывалась и взлетала, хлопая желтыми, как лютики, крыльями.
Я долго не догадывался, отчего птица проводит почти все время в зарослях тростника на дальнем конце озера. Осмотрев отмель, я сразу нашел причину - на топкой почве была устроена аккуратная мягкая подстилка из водорослей, а на ней лежали четыре круглых кремовых яйца, покрытых шоколадными и серебряными 'веснушками'. Должно быть, якана давно сидела на яйцах - прошло несколько дней, и однажды я заметил, что гнездо опустело, а часа через два увидел, как якана впервые выводит своих птенцов 'в свет'.
Она вышла из чащи тростника, пробежала немного по листьям лилий, остановилась и оглянулась. Из тростника показались четыре малыша, похожих в своем черном с золотом пуху на шмелей-переростков, и их тонкие ножки с длиннопальчатыми лапками казались хрупкими, как паутинки. Они вышагивали в затылок друг другу следом за матерью, строго соблюдая дистанцию на один лист и терпеливо выжидая, пока мать обследует местность и снова двинется вперед. Они были так малы, что умещались все вместе на одном большом листе, и так легки, что лист под ними почти не погружался в воду. Кайман, заметив прибавление семейства, стал охотиться с удвоенным азартом, но якана оказалась весьма осмотрительной мамашей. Она прогуливала свой выводок неподалеку от берега, и стоило кайману двинуться в их сторону, как малыши мгновенно ныряли с листьев, скрывались под водой и мгновение спустя непостижимым образом оказывались уже на берегу.
Кайман пускался на все известные ему уловки; дрейфовал как можно незаметнее и как можно ближе, маскировался, подныривая под островок водяной растительности и выглядывая на поверхность из-под укрытия, весь облепленный водорослями. Он часами лежал в полной неподвижности, терпеливо подстерегая якан у самого берега. Целую неделю он применял поочередно все эти трюки, но только раз ему почти повезло. В тот день он самое жаркое время, около полудня, пролежал у всех на виду в центре озера, тихонько поворачиваясь, как флюгер на оси, и осматривая таким образом весь берег. Ближе к вечеру он подкрался к прибрежным водорослям и лилиям, изловчился и поймал лягушонка, принимавшего солнечную ванну в чашечке лилии. Приободрившись, кайман подплыл к плавучему островку из зеленых водяных растений, усеянному крохотными цветами, и поднырнул под него. Я высматривал его битых полчаса по всему озеру, пока не догадался, что он прячется под кучей растений. Даже наведя бинокль на этот островок величиной не больше двери, я лишь через десять минут смог разглядеть каймана. Он оказался почти в самой его середине. Выныривая, кайман зацепился лбом за стебель водяного растения; зеленые листья нависли на глаза, скрывшиеся под гирляндой розовых цветочков. Это украшение придавало ему несколько легкомысленный вид, будто он в праздничной шляпке с цветами, зато служило отличной маскировкой. Прошло еще полчаса, но вот наконец появились на сцене яканы, и развернулись драматические события.
Мать, как обычно, выскользнула из тростников, с балетной легкостью выбежала на листья лилий и позвала своих детей. Они зашлепали следом за ней, словно набор диковинных заводных игрушек, и столпились на листе лилии, терпеливо ожидая дальнейших приказаний. Мать неторопливо повела их по озеру, подкармливая по дороге. Она останавливалась на одном листе, брала клювом соседний, тянула его и дергала до тех пор, пока не переворачивала нижней стороной вверх. Там обычно оказывалось целое сборище червячков и пиявок, улиток и мельчайших рачков. Детвора налетала на лист, наперебой склевывала всю эту мелочь, очищала лист и переходила к следующему.
Я почти с самого начала понял, что мамаша ведет свой выводок прямехонько к тому месту, где затаился кайман, и с ужасом вспомнил, что это было ее любимое кормовое угодье. Я видел, как она, стоя на листе лилии, извлекала спутанные комки нежного папоротникообразного растеньица и раскладывала их на подходящем цветке лилии, чтобы малышам было удобнее выклевывать оттуда массу микроскопических съедобных существ. Я был уверен, что якана, до сих пор успешно избегавшая каймана, и на этот раз заметит его вовремя, но, хотя она все время останавливалась и осматривалась, вся семья продолжала двигаться прямиком к каймановой засаде.
Честно признаться, я растерялся. У меня было твердое намерение помешать кайману слопать мать или маленьких якан, но я не знал, что предпринять. Взрослая птица привыкла к шуму, производимому людьми, и совершенно перестала обращать на нас внимание, поэтому, например, хлопать в ладоши было бесполезно. Добраться до нее не было никакой возможности - все происходило на противоположной стороне озера, и пока я успел бы добежать туда по берегу, все было бы кончено - птица оказалась бы уже в двадцати футах от пресмыкающегося, не больше. Кричать бессмысленно, камнем не докинешь - далеко, и мне оставалось только сидеть на месте, не отрывая бинокля от глаз, и клясться страшными клятвами, что, если кайман тронет хоть перышко моих драгоценных якан, я выслежу его и прикончу. Как вдруг я вспомнил про ружье.
Конечно, стрелять в каймана я не собирался: дробь долетит до него слишком разбросанно, и в него угодит всего несколько дробинок на излете, а вот якан, которых я так жаждал спасти, я мог запросто перебить. Однако, насколько я знал, якана никогда не слышала выстрелов, так что, если я выстрелю в воздух, она вернее всего испугается и уведет свой выводок в укрытие. Я бросился в хижину, схватил ружье и потерял еще драгоценную минуту или две, лихорадочно вспоминая, куда я сунул патроны. Наконец я зарядил ружье и выскочил из хижины. Зажав под мышкой ружье с направленными в землю стволами, я другой рукой поднес бинокль к глазам, чтобы посмотреть, не опоздал ли я.
Якана уже стояла на краю зарослей лилий, совсем близко от кучи водорослей. Малыши сгрудились на листе позади и немного в стороне от нее. Я вижу, как она наклоняется, хватает длинную плеть водоросли, выволакивает ее на листья лилии… и тут кайман, до которого оставалось всего четыре фута, внезапно выныривает из-под своего зеленого укрытия и, как был, в дурацкой нашлепке из цветов, бросается вперед. В ту же секунду я выпалил из обоих стволов, и грохот раскатился по всему озеру.
Не знаю, что спасло якану - я или ее собственная молниеносная реакция, но она свечой взмыла в воздух с листа в тот самый момент, когда зубы каймана, сомкнувшись, разрезали лист почти надвое. Она пронеслась над головой каймана, он, высунувшись из воды, попытался ее
