нынешних гаучо, вечно скачущий по пампе? На мой вопрос, откуда стук копыт и где же в таком случае конь, мои спутники-аборигены в унисон пожали плечами и хором ответили:
– Туко-туко.
Вот теперь я понял, кто издавал такой странный звук. Туко-туко – это маленький зверек, размером с крысу, с круглой пухлой мордочкой и коротким пушистым хвостом. Он выкапывает себе для жилья просторные галереи как раз под слоем дерна и по ночам выходит на поиски съедобных корней и растений. У этого зверька очень чуткий слух, и когда он улавливает звук шагов по дерну над своим жилищем, то издает предупреждающий звук, чтобы все собратья вокруг знали об опасности. Каким образом он производит этот звук, прекрасно имитирующий стук копыт скачущей лошади, для меня осталось загадкой, – может быть, крик его, резонирующий в длинных коридорах, на расстоянии и похож на этот стук. Как видите, туко-туко очень осторожное животное, и сколько я ни испробовал методов, мне ни разу не удалось поймать это существо, столь обычное для фауны пампы.
Во время странствий по Аргентине мне больше всего хотелось снять фильм о старомодном, полузабытом способе охоты гаучо. Этот стиль ныне практически исчез, хотя многие гаучо и теперь помнят его. Охотник преследует зверя или птицу верхом; а оружие знаете какое? Смертоносный 'болеадорас', представляющий собой связку из трех шаров на длинных веревках. Охотник раскручивает этот нехитрый снаряд у себя над головой и бросает в преследуемого зверя. Когда 'болеадорас' настигает ноги жертвы, шары разлетаются в разные стороны, и животное оказывается на земле, опутанное веревками.
В Южной Америке обитает разновидность страуса – нанду. Он не такой крупный, как его африканский собрат, и оперение у него не черно-белое, а пепельно-серое, но общая черта, которая их роднит, – умение фантастически быстро бегать. На эту птицу в основном и охотились с 'болеадорас' в те благословенные времена, когда нанду бродили по пампе огромными стадами. На ранчо, принадлежащем моему другу, до сих пор обитает немало этих птиц, и он был столь любезен, что уговорил гаучо устроить охоту на них, чтобы я мог ее заснять.
Мы выехали ранним утром: я с кинокамерой и различными принадлежностями – на небольшой повозке, гаучо – на своих великолепных конях. Мы проехали несколько миль, продираясь сквозь заросли гигантского чертополоха. Вдруг мы спугнули пару зуйков, которые взмыли в воздух и, к нашему неудовольствию, принялись кружить над нами с тревожными криками, предупреждая о нашем появлении все живое на много миль вокруг. Вдруг мы услышали пронзительные крики гаучо, сообщавшего о том, что добыча рядом. Я встал в своей повозке и увидел, как нечто серое быстро лавирует в зарослях чертополоха, и вдруг первый нанду выскочил на открытое пространство. Он выпрыгнул, словно танцовщик, на секунду остановился, поглядел на нас и, вытянув голову и шею, рванулся вперед; когда он бежал, ноги его почти касались подбородка. Тут один гаучо выскочил из чертополоха ему наперерез. Страус резко затормозил, развернулся и помчался в обратном направлении огромными шагами, как будто у него ноги были на пружинах. Вскоре он и преследовавшие его гаучо скрылись из виду. Прежде чем я успел повернуть за ними, из кустарника выскочила страусиха – она меньше, чем самец, и оперение у нее куда светлее. К моему удивлению, она не бросилась вслед за самцом, а просто стояла в траве, встревоженно переминаясь с ноги на ногу. В зарослях послышалось шуршание, и тут я понял, почему страусиха не обратилась в бегство – из чертополоха вышли десять страусят; их круглые тела, размером вдвое меньше футбольного мяча, покрытые мягким пухом в желтовато-коричневую и белую полоску, неуклюже балансировали на тонких ножках. Страусята сгрудились у мамашиных ног, и она с любовью взглянула на них; потом она легкой трусцой побежала по пампе, а птенцы, выстроившись в линию, последовали за нею. Разумеется, у нас не было никакого желания ни пугать, ни преследовать ее и потомство, так что мы развернули повозку в противоположном направлении.
Вскоре к нам на всем скаку подлетел гаучо и с сияющими глазами сообщил, что видел невдалеке крупное стадо нанду, спрятавшихся в кустах чертополоха. Он объяснил, что, если бы мы поехали туда, он с другими гаучо окружил бы страусов и погнал на меня, чтобы я мог их заснять. Я хлестнул коня, повозка затряслась по травянистым кочкам, и вскоре мы оказались возле огромных колючих зарослей, где притаились птицы. Рядом расстилалось огромное, похожее на зеленую скатерть пространство, очень удобное для съемок. Пока я готовил осветительные приборы и прочие принадлежности, мой аргентинский друг держал надо мной японский зонтик, иначе солнце в несколько минут раскалило бы камеру и испортило цветную пленку.
Когда все было подготовлено, я дал сигнал и услышал вдали громкие крики гаучо, гнавших лошадей на колючие заросли; вот уже слышно, как ломается и хрустит под их копытами чертополох. Тут раздался дикий вопль – это был знак, что страусы выскакивают из своего убежища, и через несколько секунд пятеро из них вырвались из зарослей и понеслись по траве. Они бежали, как и тот первый, почти доставая ногами до подбородков; я думал, что они бегут на предельной скорости, но вскоре понял, что ошибался. Как только гаучо с шумом выскочили на открытое пространство, со свистом раскручивая над головами свои снаряды, все страусы, словно наскипидаренные, понеслись с вдвое-втрое большей скоростью. Вскоре они скрылись за горизонтом, где растаяли и крики охотников, и топот копыт, и щелканье кнутов.
Я знал, что в конце концов гаучо настигнут птиц и погонят их на меня, и через какие-нибудь четверть часа в поле моего зрения снова оказались бегущие страусы, топающие ногами по иссушенной почве; за ними галопом скакали охотники, чьи резкие крики смешивались со свистом 'болеадорас'. Страусы, прежде бежавшие кучно, теперь развернулись клином; когда они были примерно в сотне ярдов от меня, один понесся прямо в направлении повозки, где я стоял с камерой. Гаучо погнался за ним, чтобы вернуть назад, в стадо. С каждой секундой дистанция между скачущим конем и бегущей птицей сокращалась; чем быстрее приближался ко мне преследуемый, тем сильнее вскипал во мне страх, что страус не заметит тележки и меня с кинокамерой. Сцена была столь захватывающей, что я не выпускал из рук кинокамеры, но все же перспектива быть сбитым с ног птицей весом в несколько сот фунтов, несущейся на тебя со скоростью двадцать миль в час, не внушала оптимизма. В последнюю секунду, когда уже казалось, что вот-вот страус, кинокамера, треножник и ваш покорный слуга смешаются в кучу в высокой густой траве, птица вдруг заметила меня, и в глазах ее сверкнул ужас. Она повернулась под углом девяносто градусов и бросилась наутек.
Когда чуть позже я замерил дистанцию, то обнаружил, что страус был всего в каких-нибудь шести футах от меня, и то мгновение, которое понадобилось ему, чтобы сделать поворот, помогло гаучо настичь его. Свистнул в воздухе меткий 'болеадорас' – и вот уже страус, поверженный и опутанный прочными веревками, извивается и бьется в траве. Гаучо тут же спешился и ловко схватил птицу за ноги. Для этого требовались большой опыт и сноровка – ведь одного удара ноги страуса достаточно, чтобы от ловца осталось мокрое место. Сняв несколько раз птицу крупным планом, мы развязали веревки. Страус еще несколько секунд смирно полежал на траве, потом встал на ноги и медленным шагом поплелся в чертополох к своим собратьям.
На обратном пути мы наткнулись на гнездо нанду – простое углубление в земле, и в нем десять крупных бело-голубых яиц. Они были еще теплые – значит, самец, который их насиживал, только что сошел с гнезда, может быть заслышав наше приближение, хотя вообще-то в период насиживания они бывают очень злы и опасны. Гаучо сообщили мне, что порою две-три самки откладывают яйца в одно и то же гнездо, и там собирается двадцать – двадцать пять яиц. Все заботы о насиживании лежат на нанду-самце[7], так что самке остается только отложить яйца и возложить на самца заботы по их высиживанию. Когда птенцы вылупляются, заботу о них снова берет на себя мать, готовя потомство к жизни в большом, открытом мире.
Глава шестнадцатая,
В КОТОРОЙ У МЕНЯ МАССА ХЛОПОТ С ЖАБАМИ, ЗМЕЯМИ И ПАРАГВАЙЦАМИ
Парагвайское Чако – обширная плоская равнина, простирающаяся от реки Парагвай до подножия Анд. Эта земля почти такая же плоская, как бильярдный стол; в течение одной половины года она твердая, как кость, под лучами безжалостного солнца, а в течение другой половины из-за зимних дождей на три или четыре фута покрыта водой. Поскольку она лежит между тропическими лесами Бразилии и травянистой
