животных, и всегда я затрудняюсь ответить. С таким же успехом можно спросить меня, почему я люблю есть. Во всяком случае, помимо того что мне приятно и интересно заниматься животными, можно назвать еще один момент. Едва ли не главное обаяние животных заключается в том, что они наделены всеми основными чертами, присущими человеку, но при этом начисто лишены лицемерия, играющего видную роль в мире людей. С животным, как говорится, все ясно: если вы ему не нравитесь, оно недвусмысленно даст вам это понять, если нравитесь — опять же не станет скрывать своих чувств. Впрочем, животное, которому вы нравитесь, тоже не всегда подарок. Не так давно одна пегая ворона из Западной Африки, полгода совершенно игнорировавшая меня, внезапно решила, что на мне для нее сошелся клином белый свет. Стоило мне подойти к клетке, как она, дрожа от восторга и что-то хрипло бормоча, припадала к полу или же норовила сунуть мне какой-нибудь дар — клочок газеты, перышко. И все бы ничего, но как только я выпускал ее из клетки, она садилась мне на голову, впиваясь когтями в скальп, украшала мой пиджак сзади роскошной влажной лепешкой и ласково долбила клювом по черепу. Если учесть, что у пегой вороны длинный — около восьми сантиметров — и весьма острый клюв, то подобные знаки внимания, мягко выражаясь, были несколько болезненными.
Словом, в отношениях с животными надо знать, где проводить границу дозволенного. Иначе пристрастие к пернатым или четвероногим любимцам рискует перерасти в чудачество. В прошлое рождество я как раз был вынужден провести границу. Жена получила от меня в подарок североамериканскую летягу; я давно мечтал о таком зверьке и не сомневался, что он придется ей по душе. Летяга поселилась в нашем доме, и мы оба были ею очарованы. А поскольку она оказалась чрезвычайно нервной особой, мы решили, что не дурно будет на неделю-другую поместить ее у себя в спальне. Будем разговаривать с нею ночью, когда она выходит размяться, и дадим ей привыкнуть к нам. И все бы прекрасно, не будь одной загвоздки. Сметливая летяга прогрызла дырочку в клетке и поселилась за платяным шкафом. Поначалу нас это не очень обеспокоило. Сидя ночью в постели, мы смотрели, как зверушка занимается на шкафу акробатикой, носится по трельяжу и собирает разложенные нами орехи и яблоки. Но вот наступил новогодний вечер; я был приглашен на банкет, куда полагалось прийти в смокинге. Ничего не подозревая, я открыл свой ящик в шкафу — и нежданно-негаданно получил ответ на вопрос, который уже некоторое время занимал наши умы: куда летяга складывает все орехи, яблоки, хлеб и прочее угощение? Мой новехонький, ни разу не надеванный белый жилет уподобился куску тончайших испанских кружев. Выгрызенные из него лоскутки отнюдь не пропали — они пошли на маленькие гнездышки, устроенные на моих манишках. В этих гнездышках лежало в общей сложности семьдесят два лесных орешка, пять грецких орехов, четырнадцать кусочков хлеба, шесть мучных хрущаков, пятьдесят два яблочных огрызка и два десятка виноградин. Виноградины и яблочные огрызки, естественно, слегка подгнили от долгого хранения, так что манишки украсились интереснейшими узорами в духе Пикассо.
Пришлось идти на банкет в обычном темном костюме. Летяга перекочевала в Пейнтонский зоопарк.
На днях жена проронила, что было бы чудесно завести дома детеныша выдры, но я поспешно перевел разговор на другую тему.
Я с величайшим уважением отношусь к животным-родителям. Еще в юности я проверил свои способности в уходе за всевозможными тварями; после того, во время зоологических экспедиций в разные концы света, мне пришлось выкармливать немало детенышей, и должен сказать, что это занятие требует стальных нервов.
Моими первыми приемышами в прямом смысле слова были четыре ежонка. Ежиха — очень добросовестная мамаша. Она загодя устраивает для своих отпрысков детскую комнату: круглое помещение на глубине сантиметров тридцати под землей, выстланное толстым слоем сухих листьев. Здесь рождаются ее слепые и беспомощные крошки. Уже через несколько часов у них появляются совсем мягкие, словно резиновые, белые иглы, которые постепенно твердеют, принимая коричневатый цвет. Когда детеныши подрастут, мамаша выводит их из норы и учит охотиться, причем они идут совсем как детсадовские ребятишки, уцепив друг друга зубами за хвостик. Направляющий крепко держится за материнский хвост — и через сумрачные кустарники тянется диковинная колючая сороконожка.
Ежиха явно без труда справляется с воспитанием своего потомства. А вот когда у меня на руках вдруг очутились четыре слепых ежонка в резиновых колючках, я слегка растерялся. Мы тогда жили в Греции; один крестьянин, работая на своем поле, раскопал выстланную дубовыми листьями нору величиной с футбольный мяч. Первой проблемой было — как кормить младенцев, ведь обычные соски слишком велики для их маленьких ртов. К счастью, у юной дочери одного моего приятеля нашлась кукольная бутылочка, и после долгой торговли хозяйка согласилась с ней расстаться. Мало-помалу ежата привыкли к бутылочке и с явной пользой для себя сосали разбавленное коровье молоко.
Первое время я держал их в картонной коробке. Однако устроенное мной гнездо оказалось совершенно негигиеничным, мне приходилось по десять — двенадцать раз в день менять лиственную подстилку. Неужели мать-ежиха целый день только и делает, что носится с чистыми листьями для смены, спрашивал я себя. И как же она в таком случае находит время, чтобы кормить своих малышей? Мои питомцы готовы были есть во все часы дня и ночи. Только коснись коробки, и четыре остреньких рожицы в обрамлении белых колючек, пронзительно крича, высовываются из-под листьев, и столько же черных носиков лихорадочно вертится во все стороны в поисках бутылочки.
Большинство детенышей отлично знают свою норму, но на ежат, как я смог убедиться, это не распространяется. Словно изголодавшиеся жертвы кораблекрушения, набрасывались они на бутылочку и сосали, сосали, сосали… И впрямь можно подумать, что их несколько недель морили голодом. Дай волю, высосут вдвое больше, чем им полезно. Я явно перекармливал своих ежат: крохотные ножки сгибались под весом тучного тела, и малыши передвигались словно вплавь, волоча по ковру животики. Тем не менее они благополучно развивались. Ножки окрепли, глаза открылись, и ежата отваживались совершать вылазки на целых полтора десятка сантиметров от коробки.
Я очень гордился своими колючими приемышами и предвкушал день, когда смогу выводить их на вечернюю прогулку и потчевать разными вкусностями вроде улиток или лесной земляники. Увы, моей мечте не суждено было сбыться. Вышло так, что я на сутки отлучился из дома. Взять младенцев с собой я не мог, а потому оставил их на попечение сестры. И предупредил ее, что ежата жутко жадные и ни в коем случае нельзя давать им больше одной бутылочки молока в день, сколько бы ни пищали и ни просили.
Мне следовало лучше знать собственную сестру.
Вернувшись на другой день утром, я осведомился, как поживают ежата. Сестра укоризненно посмотрела на меня и объявила, что я, оказывается, морил бедняжек голодом. Борясь со страшным предчувствием, я спросил, сколько же она скармливала им за один раз.
— По четыре бутылочки каждому, — ответила она, — и ты бы только посмотрел, какие милые они стали, какие толстенькие.
Что верно, то верно — ежата потолстели. Их животики раздулись до такой степени, что ножки едва доставали до пола. Ежата уподобились диковинным колючим футбольным мячам, к которым по ошибке присобачили четыре ноги и носик. Как ни пытался я их спасти, все четверо погибли еще до следующего дня от острого энтерита. Разумеется, больше всех сокрушалась сестра, но по тому, как холодно я выслушивал все ее извинения, она должна была понять, что ей больше никогда не будет поручено присматривать за моими приемышами.
Не все животные ухаживают за своими детенышами так заботливо, как ежиха. Некоторые весьма небрежно, я бы сказал, вполне на современный лад относятся к родительским обязанностям. Таковы
