приглушенный, смутный, – на весь прилегающий к гавани район распространялся приказ о затемнении, и Татвиг-стрит была не исключение. Мысли мои бродили вольно и праздно.
«А Абдул, – спросил я как-то вдруг. – С ним что такое?»
«Ах да, я же обещала тебе рассказать; ты ведь помнишь, Скоби купил ему небольшую цирюльню. Ну, его раз предупредили, чтобы он бритвы держал чистыми и „не распространял сифилис“, два предупредили. А он на все эти предупреждения даже и внимания не обращал, должно быть, не верил, что Скоби действительно может на него заявить. А старик возьми да и заяви, и лучше бы он этого не делал. Абдул чуть не помер, так его в полиции отделали, глаз ему выбили. Амариль с год, наверно, собирал его буквально по кусочкам. А потом он еще и подхватил какую-то жуткую болезнь, так что с цирюльней пришлось распрощаться. Бедняга. Но, сдается мне, что это не худшая кандидатура на пост сторожа личной раки бывшего своего патрона».
«Эль-Скоб! Бедный Абдул!»
«Он теперь с головой ушел в религию и обрел утешение – проповедует понемногу, читает суры в свободное от работы время. И, знаешь, мне кажется, реального Скоби он забыл. Я как-то раз его спросила, не помнит ли он часом старого джентльмена, что жил на верхнем этаже, – он поглядел на меня эдак смутно и стал бормотать что-то нечленораздельное; такое было ощущение, как будто он пытается нашарить что-то в темноте, в самом дальнем закоулке памяти, и безуспешно. Настоящий Скоби исчез, совсем как Якуб, а его место занял Эль-Скоб».
«Слушай, я начинаю понимать, что должны были чувствовать апостолы – в смысле присутствия при рождении святого, легенды; подумать только, мы близко знали живого Эль-Скоба! Мы слышали его голос…»
И, к полному моему восхищению, Клеа взялась вдруг имитировать голос старого пирата с удивительным сходством, точь-в-точь копируя его отрывочно-бессвязную манеру говорить; а может, она и впрямь запомнила монолог его слово в слово?
«Да-да, заметь себе, сынок, в день святого Георгия я и впрямь даю себе, так сказать, волю – в честь старой доброй Англии, ну и в собственную мою честь, конечно. Глоток-другой, чтоб зарумяниться стыдливо, как сказал бы Тоби; даже и фин шампань могу себе позволить, если в охотку. Но, видит Бог, я не из породы переносной клади, чтобы в стельку, – ни-ни. И чаша сия веселит меня и вду… воду… воодушевляет. Еще одно из Тобиных выражений. У него всяких там литературных иллюстраций было пруд пруди. И язык у него был подвешен что надо – а все почему? Потому что никто и никогда не видел его, чтоб без книги под мышкой. На флоте кой-кому казалось, что он выдрючивается, и дело, ясн'дело, без сложностей-то не обходилось. „Какого там у тебя под мышкой хрена?“ – начнут, бывало, а Тоби, я тебе говорю, он за словом в карман не лез и в ответ ему с ходу: „А как тебе, голуба, кажется? Мои свидетельства о браке, том восьмой“. Но по-настоящему там была всегда толстая какая-нибудь книга, через которую
Точность исполнения была превыше всяких похвал. Джошуа Скоби, сухонький, дряхлый, как Ной, вышел собственной персоной из отверстой гробницы и заковылял туда и сюда деревянной своей походкой, рассыпая вокруг мишуру совершенно спонтанных, но таких характерных жестов – повертеть в руках подзорную трубу, потом положить ее обратно на поставец, открыть-закрыть допотопную Библию, опуститься на скрипучее колено и раздуть при помощи крохотных ручных мехов огонек в камине. Эти его дни рождения! Помнится, как-то раз под вечер я к нему зашел – он едва держался на ногах, но, несмотря на некоторую неуверенность в движениях, тихо кружился посреди комнаты совершенно голый, приплясывал и подыгрывал себе на гребенке.
Я вспомнил, и пришло желание ответить Клеа спектаклем на спектакль, чтобы еще раз услышать этот новый, цепляющий коготком за душу смех. «А! это ты, Дарли! у меня чуть кишка не выпала, разве можно так ломиться в порядочную дверь? Заходи, я тут, понимаешь, решил сплясать немного – в чем есть, вспомнить, так сказать, былые времена. Да, у меня сегодня день рождения. Я всегда в такие дни предаюсь воспоминаниям. Что скрывать, в дни моей юности я был настоящий жох по части танцев. В „Велуте“ никто мне и в подметки не годился. Хочешь, покажу? И нечего тут смеяться из-за того только, что я in puris.[34] Сядь вон там на стул и смотри сюда. Так, поклон, приглашаем даму, шимми, поклон, задний ход! На вид – делать нечего, но не все так просто, сынок. Обманчивая легкость. И все это я когда-то умел – лансье, шотландку, черкесский круг. Никогда не видел demi-chaоne anglaise[35], об заклад бьюсь, а? Тебя тогда еще и на свете-то не было. Запомни, я танцевать люблю и никогда не отставал от моды. Я застал еще хучи-кучи – слышал когда-нибудь про такое? Н-да, «ххе» произносится с придыханием, вроде как «ххотель». Там такие очаровательные маленькие движеньица, «восточное обольщение» они называются. Как волну пускаешь. Одну снимаешь вуальку, другую, третью, пока не развуалируешь всё как есть. Такие еще томительные паузы, и покачиваешься на ходу, вот так, понял?» Тут он принял, так сказать, восточную обольстительную позу и начал медленно кружиться, покачивая тощим задом и напевая под нос вполне правоверную копию с арабской мелодии, со всеми положенными по штату запинками и всплесками. И – кругом по комнате, пока у него не закружилась голова и он не плюхнулся с победным видом к себе на койку, хихикая, кивая сам себе в знак одобрения и восторга, и тут же потянулся тощей лапкой за бутылкою арака, секрет приготовления коего был одной из самых страшных его тайн. Рецепт он почерпнул, должно быть, со страниц Постлтвейтова «Вадемекума для путешественников по зарубежным странам», книги, которая хранилась у него в сундуке под замком, на самом дне, и в которую он верил, как в пятое Евангелие. Там, по его словам, было все, что должен знать человек, попади он в ситуацию Робинзона Крузо, – даже то, как добывать огонь трением; настоящая золотая жила совершенно бесценных сведений. («Чтобы получить настоящий бомбейский арак: распустить сорок гран сухих цветов росного ладана в кварте доброго рома, и это придаст напитку вкус и запах арака»). И далее в том же духе. «Н-да, – обычный, с мрачной миной комментарий, – старина Постлтвейт поработал раз и навсегда. Есть в нем что-то эдакое – в любой ситуации, в любом расположенье духа. В общем, он гений, я бы так сказал».
Один только раз Постлтвейт оказался не в состоянии подтвердить свою высокую репутацию – когда Тоби сказал, что можно сделать целое состояние на шпанской мушке, если Скоби сможет обеспечить достаточный экспортный объем упомянутого зелья. «Этот поганец даже не потрудился объяснить, что это такое и с чем ее едят, и это был единственный раз, когда Постлтвейт подставил мне ножку. Знаешь, что там у него напечатано? Во-первых, называются они по науке никакие не мушки, а кантариды, а во-вторых, я все равно ни черта не понял. Я даже наизусть все выучил, думаю, будет Тоби в следующий раз проездом, ужо я ему процитирую. В общем, старина Постл пишет так: „Кантариды при употреблении внутрь выступают как
