заворачивают мумию — от нервно-агрессивных реакций. Он сделал важное открытие, однако трудно убедить людей в том, что опасность природы иллюзорна. Тем не менее, когда-нибудь они осознают тот факт, что мир расходится кругами вокруг них, будто волны. Но весь главное в искусстве — делать себя уязвимым, даже идти навстречу смерти. Да, как только поймешь, что ничто на свете не имеет значения, что деньги — обесценены. Поймешь, что высшее благо — как раз безопасность природы.
— Хорошее искусство никогда не было прямолинейным и ясным.
— Ничего удивительного! Оно не содержит этических категорий. Нельзя разгадать код красоты, воплощенный в розе. Ах! Священный принцип Непредопределенности делает каждую секунду времени загадочной, потому что любое творение двойственно, капризно, спонтанно. В нем нет ни предварительного расчета, ни запоздалой идеи. Никаких пут обусловленности.
— Каждые две секунды рождается умственно отсталый ребенок. Тем не менее, я хлопаю вселенную по спине и кричу: «Отлично сработано, старая греховодница, отлично сработано!»
— Обезьяна перебирает гнид, священник — четки. И все же я уверен: Великий План где-то существует. Он пришпилен к огромной стене, и на нем указано все очень подробно: наши приходы, уходы, имена, стили, характеры, судьбы. Я уверен!
— Вы напоминаете мне несчастного Катрфажа!
— Да. Помните его грандиозную карту, посвященную тамплиерам? Теперь он заперт в Монфаве —
— Гален наверняка был в ярости, ведь он вложил кучу денег в пустые поиски. И принц тоже, потому что позволил уговорить себя. Увидим на следующей неделе, когда он приедет.
— Что они тут точно найдут — это вдов и сирот. После войны их столько осталось…
— Мир без человека — я часто думаю, а каким он был, пока не явились мы? Наверно, деревья были первыми людьми, нашими предшественниками. Человек появился из гумуса, смешанного с водой. Мистики хотят снова обрести неуязвимость растительной жизни — беззаботность лотоса — чтобы умерить скорость и снова пережить растворение мира,[77] таков отклик на силу, называемую гравитацией, которая воздействует и на тело, и на ум. Что скажете на это? Совершенство — само это понятие порождено редкостью чего-либо, скудостью, нехваткой. Устойчивые мутации в природе побуждают виды эволюционировать — от множества к чему-то уникальному. Ах! Знакомая нищенская сума мозга! Возможно, первая рыбина растворялась в воде, не могла устоять перед ее напором. Но постепенно, благодаря силе воли и любопытству, рыбы научились выживать. Да и слоны, подобно покорным космическим кораблям, наверняка когда-то летали, не касаясь земли…
— А потом пришел человек. Женщина выдула мужчину из своего чрева, как выдувают стеклянный стакан. Ее творение оказалось гораздо слабее, потому она и пишет его книги, хотя записывает их он. Однако самым главным документом для нее являются не книги его, а сперма. Если качество ее ухудшается, женщина заболевает, как при недостаточном питании, из-за душевного голода. И женщиной овладевает некое подобие вампиризма. Супружеская пара, основа основ нашего понимания жизни, подвергается риску. Выход тут один: сексуальное соединение, которое приходит с прозрением.
— Святой Августин был отчасти прав, когда писал письма своему предмету насмешек и дерзил Святому Духу. Он был прав — те, кто говорят, не знают, а те, кто знают, не могут сказать… Истинно так. В итоге те, которые ничего не знают, не могут, черт их подери, ничего сказать. Однако в наше время от них больше всего шума.
Тут появился, хлопая в ладоши, лорд Гален.
— Обри, хватит на сегодня высоких разговоров, — сказал он. — Ланч на столе. Будем есть грибы, которые сами собрали.
Глава третья
Приезд принца
Гален умолял Констанс не переселяться в Ту-Герц, и сердце ее дрогнуло: она сжалилась и пообещала дождаться принца. Тот явился, как и было условлено, а с ним — совершенно преобразившийся Феликс Чатто. Теперь это был человек мира, так сказать, завязь молодого посла, который ожидал назначения в одну из южноамериканских республик, чтобы налиться соком и созреть, если можно так выразиться. Из-за последних неприятностей принц пребывал в отвратительном настроении. Еще бы! Англичане арестовали двадцать пять человек из его тайного братства, предъявив им весьма неубедительные обвинения в политической, следовательно, подрывной деятельности. Однако, увидев Констанс, он нежно обнял ее, Расплакавшись от радости. Принцесса осталась в Каире — ей англичане не страшны, пояснил принц, так как она всегда сохраняла нейтралитет. К тому же она очень подружилась с теперешним послом, а посольство по обыкновению враждует с армией. На этот раз в лице мерзкого бригадира[78] службы безопасности, который и затеял все эти слежки и преследования.
— Все из-за него и отвратительного человечка по фамилии Телфорд, который в мирное время был маркёром, а теперь, насколько мне известно, заискивает перед военными, снабжая их фальшивой информацией. А ведь он ни слова не говорит ни по-гречески, ни по-арабски. И он из Барнсли. Представляете, из
Мальчик был устроен отлично и уже нашел себе ровесников приятелей. Его с удовольствием принимали фермер с женой, и он чувствовал себя у них как дома. Есть ли что более притягательное для ребенка, чем ферма со всякой живностью? К тому же он стал вроде бы как опекать Блэнфорда, явно предпочитая его общество любому другому. Стоило Блэнфорду прилечь отдохнуть или поспать, он являлся и просил ему почитать. Или предлагал поиграть, скажем, поучить его играть в триктрак. Блэнфорда это очень трогало, и он тотчас соглашался. Как будто сама Констанс просила его об услуге. Он даже полюбил мальчика, словно переносил на него свою любовь к Констанс, ведь тот был, в известной степени, соперником Сильвии. И еще он размышлял о том, каково это — иметь собственного ребенка. Он всегда считал, что нет в жизни ничего более странного и загадочного, чем появление нового человека. Однажды мальчик спросил:
— Ты останешься с нами, правда? — и его это поразило… Он решил, что мальчик слышал кое-какие из их разговоров, полных всяких сомнений и колебаний.
— А тебе бы этого хотелось? — не без волнения спросил он, чувствуя себя даже польщенным.
Мальчик торжественно кивнул в ответ.
— Ты знаешь много игр, — отозвался он, — и всегда все объясняешь!
Испытывая непонятную робость, он не рассказал об этом разговоре Констанс. Однако она сама все поняла — легкие ласковые прикосновения и общие секреты говорили об особых отношениях; например, выходя во Двор, мальчик мог, не раздумывая, взять Блэнфорда за руку или приостановиться, чтобы идти с ним в ногу. Тогда как порывистые объятия Сильвии ребенок принимал неохотно — старался поскорее высвободиться из ее рук. Это удивительное неприятие, возможно, было реакцией на своего рода дискриминацию, или даже прозрение, потому что Феликс Чатто тоже с первого же дня завоевал сердце и доверие мальчика. Блэнфорда это не удивило, так как Феликс стал теперь весьма обаятельным малым. Немножко профессиональной удачи и получение доступа в светское общество, где, вероятно, к нему благоволили дамы, внушили ему уверенность в себе — все это пошло ему на пользу, так что время он даром
