на троне средний брат,Чей голос громовым раскатомГонял войска на плац- парад,Когда бы к вящей русской славеВеликий князь в своей ВаршавеСказал решительное «да» -Все завернуло б не туда.Однако князя КонстантинаВлекла не снежная страна,А полька, юная жена,Да полкового карантинаРужейный запах войсковой…И он качает головой.Сенат, безвластья не желая,Несмелым росчерком пераНа трон возводит Николая -И мыслит гвардия: пора!Она любила Константина;Солдатам, впрочем, все едино -Что Константин, что Николай,Когда прикажут — помирай.Войска на площади СенатаВ холодном, пышном декабреСтояли зябнущим каре,Подобьем черного квадрата,И царь, предчувствием тесним,Слал Милорадовича к ним.Убив его, Каховский грозныйУскорил горестный финал.Когда сгустился дым морозныйИ вечер медленно скрывалСобора будущего остов, -Уже науськали профостов,И в туже ночь бунтовщиковК ответу взяли, как щенков.Иные не были готовыУбить законного царя,Иные сдались, несмотряНа неизбежные оковы, -И пять безумных, лучших летПропали зря… а впрочем, нет.С тех пор российские напастиВоспроизводят тот же ряд:Приходит время смены власти,О коем долго говорят;Желает тайная дружинаНа троне видеть Константина,Хоть говорят, что Константин -Дундук, мерзавец и кретин;Он отрекается от трона,Который занят подлецомСо злобным, маленьким лицом,Кривым, как будто от цитрона;Войска, не чувствуя стыда,Идут на площадь — и тогда…В моем магическом кристалле,Туманном, впрочем, как авось,Я вижу: вот они восстали -И вот им нечто удалось.Переворот в Отчизне милойВозможен лишь военной силойИ на обед, и на фриштыкВ такое время нужен штык.Хоть я немного знаю вуду,Как всякий истый Ганнибал, -Но мне претит кровавый бал,И я блистать на нем не буду;Лишь осторожно намекну,Подобно сказке или сну.Раз, в октябре багрянолистом,Все там же, около дворца,За маленьким авантюристомТолпа, покорна, как овца,Пойдет с оружьем наготовеИ власть возьмет почти без крови;Другой же раз, сто лет спустя,Глазами пылкими блестя,Она на площади сойдется,Сплотится некуда тесней,Причем солдаты будут с нейПод руководством инородца;Солдаты будут в большинстве.Все это сделают в Москве.Всесильный Он, чье имя страшно,И я его не назову,Укажет — «Вот Кутафья башня!» -И поведет туда Москву…Толпа пойдет со стоном страсти…То будет время смены власти.И я, робеющий пиит,He знаю, кто за ним стоит -За повелителем, тираном,Что вышел прямо из толпы:Его поклонники слепыИ одурманены Кораном,Однако вовсе не КоранИх слепо гонит на таран.Увы, таков уж русский опытНа местных сумрачных ветрах,Что вся свобода наша — шепот,А все права — безвидный прах.Так повелось, что людям честиПривычно собираться вместеЛишь для того, чтоб хаять властьИ после этого пропасть.Вот так, как мерзостная сводня,Тиран под знамя соберетСолдат, поэтов и народ…Но это будет не сегодня,А в год две тысячи восьмой,Прошитый красною тесьмой.,
«Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать.
Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам или никогда не женюсь. А. П.»
«Вчера я видела страшный сон (не помню его, но знаю, что был страшный); я проснулась — и надо мною стоял человек очень темный и бормотал быстро-быстро, вроде бы по-французски, но ничего было не понять… Оказалось — тоже сон, мне лишь снилось, будто я проснулась… Я о Вас тревожусь, берегите себя, пожалуйста».
«Приходил ярыжка горностаюшка» — Лева цитирует одну из устаревших редакций «Сказки о медведихе». В современных изданиях эта строка выглядит так: «Приходил скоморох горностаюшка». - Ред.
Ваша брошюра произвела, кажется, большую сенсацию. Я не говорю о ней в обществе, в котором нахожусь. Что надо было сказать и что вы сказали, это то, что наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью, правом и истиной, ко всему, что не является необходимостью. Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека. Надо было прибавить (не в качестве уступки, но как правду), что правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания.
