Он спросил это без смеха. Я задумался.
— Портным, наверное... Мастером, как наш Матаушас...
— Смех...
— Что тут смешного? А ты кем?
— Я? Барином. И не каким-нибудь, а самым важным.
— А Костас говорит, скоро всех бар прогонят ко всем чертям...
— Да ну? Знаешь что: пошли лучше искупаемся! — сказал Алоизас и первым побежал к воде.
В королевство мы играем втроем. То ловим страшного разбойника Рицкуса, то катаем в карете нашу принцессу. Возим тележку по очереди — то я, то Алоизас. Костас оставил мне карету до осени, летом ему не понадобится. Сам Костас целыми днями пропадает у своей Валюси. Конечно, они помирились, ходят на вечеринки, потом Костас провожает ее домой. Только Валюсин папаша еще не сказал своего слова, а так у них уже все решено: осенью свадьба. «Не надо мне его добра, Валюся ко мне жить пойдет», — говорит Костас. Он повел меня в огород выбрать подсолнух. «Отнесешь Салюте, ну и этому дай, Алоизасу, раз уж вместе играете», — подмигнул мне Костас.
Я принес в королевство подсолнух. Большущий, как колесо. Разделил его на три части. Салютина часть получилась больше других, но это не беда — она ведь принцесса!
— Тьфу ты! — Алоизас вылущил семечко и выплюнул шелуху. — Невкусно!
— Жареные я больше люблю, — кивнула Салюте.
— Приезжай ко мне в город, куплю тебе жареных, — Алоизас облизнул губы.
— Ой, какое мороженое в городе! Помнишь, тогда, в цирке! — вздохнула Салюте.
— Семечки можно и у нас поджарить, — сказал я. — Большое дело...
— Нет, из этих ничего не выйдет. Горькие они, что ли, — пожал плечами Алоизас.
Алоизас и Салюте стояли рядышком, спиной к стволу старого клена. Стояли и лузгали семечки. Незаметно было, чтобы семечки им не нравились.
— Зачем же их есть, такие горькие? — спросил я.
— С тобой нахохочешься! Что ни скажешь — все тебе не так, — пожал плечами Алоизас.
— Опять вы ссоритесь! — вмешалась Салюте. — Давайте лучше поиграем.
И она первой вошла в тронный зал. Уселась на трон, распустила волосы по плечам, вскинула голову.
— Принцесса говорит! — тонким голосом объявила Салюте. — Слушайте все.
— Ну, слушаем, — усмехнулся Алоизас.
— Слушаю, ваше величество, — сказал я.
— Ты, Пранас, — принцесса махнула рукой в мою сторону, — будешь слугой. А ты, Алоизас, — принцем. Слуга! Карету!
Я проглотил обиду, вышел из дворца и подтащил тележку ближе.
— Карета подана! — сказал я.
— А... Хорошо! Слуга может удалиться. Мы с принцем будем держать совет. Принц, сядьте рядом со мной!
Я не двигался с места. Алоизас тоже. Но видно было, что стоит мне уйти, как он шлепнется на трон, совести у него ни капельки...
— Слуга! Ты оглох? Приказываю удалиться.
— Не буду я удаляться! — сердито сказал я.
— Ой, смех берет... — захихикал Алоизас.
— Все ясно! Ты не хочешь с нами играть, Пранас. Все тебе не нравится, всегда ты надутый, — обиделась Салюте и сошла с трона. — В цирк не поехал, разбойником быть не хочешь, все время злишься... Не хочешь с нами играть — так и скажи... Пойдем, Алоизас, пусть он один царствует...
Алоизас пошел за ней по дорожке. Салюте остановилась:
— Обойдемся без тебя! Устроим свое королевство...
И они ушли... Ничего больше не сказали и даже не оглянулись...
Тру-тру! Тру-ру-ру!
Я знаю: это трубит Симонас. Но глаз не открываю. Только что мне снилось мое королевство. Страшенный драконище охранял подступы ко дворцу, но я проник туда и шел по нарядным залам. Меня вела принцесса в белом платье с блестками...
Тру-ру-ру! Ру-ру-у-уу!
Я открыл глаза. В комнате совсем светло. Почему-то во дворе лает, надсаживается Барбоска. В кухне разговаривают мать с отцом. Я прислушался.
— Не хотела тебе говорить, но что-то с ним приключилось. Такой стал неслух... Пришлось однажды и ремешком угостить. А сегодня так и ахнула. Открываю сундук, заглядываю в елочную коробку: ни одной игрушки.
— Что ты говоришь!.. И грушу сорвал...
— Грушу сорвал почем зря, а игрушки переколотил, разбойник этакий. В саду, за сиренью, гляжу — полно осколков. И мусор всякий. Тут тебе и осока, и мох, какие-то ветки, пни... Натащил кучу хлама, смотреть тошно. Ты бы с ним поговорил, а, отец?
— Ладно. Вот отпасет свою очередь, тогда возьмусь за него. Слушай, а может, этот городской барчук, Алоизас, его подначивает?
Симонас затрубил где-то за нашим домом. Пора! На улице мычали коровы, блеяли овцы. Я подбежал к окну, выглянул в сад. Вон стоит старый клен, на нем гнездо диких голубей. Рядом — сиреневый куст. Там было мое королевство. Теперь оно разрушено дотла... Вниз по течению уплыли обрывки тетрадного листка, на котором была моя клятва... Ни королевства нет, ни старушки Пятронеле... Какой-то человек в черном костюме заколотил окна ее хибарки, погрузил на телегу Пятронелин сундучок, подушку, какие-то узлы и уехал... Позади телеги, привязанная к грядке, шла, опустив голову, Пестренькая, как ласково называла ее Пятронеле... — Пранас! Завтрак стынет!..
Я оторвался от окна... Нет у меня королевства, я сам его разрушил, сам раскидал и трон, и украшения, перебил елочные игрушки... Зато меня ждет Симонас, его звонкая труба и интересные рассказы... Я буду пасти нашу Белянку и хитрую Безрожку Матаушаса. Ох и достанется ей — не пощажу! Не стану плясать под дудку Матаушаса, что бы ни пел угодливый Мурлыка, как бы ни ластился... Ну а вечером, когда мы с Симонасом пригоним стадо в деревню, когда, набегавшись за день, я упаду на кровать, можно будет помечтать. Пусть королевство мне снится — самое милое дело после трудового дня!
