«куда следует» Алексей Иванович из членов Союза писателей следовал обратно в кандидаты.
— Вот приехал московский купец! Разгулялся! — Говаривали в Вязниках о Фатьянове. Кто-то любовался его удалью, узнавая в ней родную русскую душу, кто-то шипел от зависти и злости, потому что эту самую русскую душу старался в себе гасить и глушить.
Но любили Фатьянова друзья. Его приезд всегда был для них праздником. «Фатьянов приехал!» — эта весть пролетала по Вязникам со сверхзвуковой скоростью.
Алексей Иванович душой тянулся к фронтовикам. Приехал как-то к нему в Вязники Владимир Репкин. Пошли братья на радостях в ресторан, пригласили фронтовиков за свой стол, выпили за победу, помянули погибших. Расчувствовался Алексей Иванович. Смахнул слезу, подозвал официанта. Услужливо подошел к нему восторженный официант.
— У меня там еще ребята в зале есть! — Говорит ему поэт. — Всех фронтовиков угощаю!
Обошел парень все столики с графинчиком, Алексей Иванович сказал хороший тост.
Снова подзывает:
— Всем, кто здесь сидит — сто грамм, бутерброд с икрой и кружку пива! И закрыть ресторан!
Ресторан закрыли, присоединились и официанты. Гуляли до утра. Все песни фронтовые перепели.
Долго ходила молва о том, что «Фатьянов напоил все Вязники!».
И снова пошло письмо ровнехонько в столицу. Поэт Фатьянов в очередной раз стал кандидатом в Союз писателей.
И вязниковские друзья иногда устраивали ему ответный праздник — катание на «Робеспьере». Заходили компанией на палубу теплым вечером и отчаливали в семнадцать ноль ноль. Ночные звезды над рекой освещали их путь по темной, как ночь, воде Клязьмы. Издалека светили им бакены дяди Лени Бударина, словно слали свой сердечный привет. В каютах спали пассажиры. А некоторые — выходили на палубу и разделяли дружеское веселье. Всю ночь продолжался праздник, ловкачи даже купались. Пароход идет — они обвязываются веревкой, тянутся за ним, потом подтаскивают их к борту, полотенце вафельное, казенное подают. А в десять часов утра возвращаются «мореплаватели» на материк с неповторимым, теперь каждому русскому родным названием Вязники.
…Обмелел национальный характер, как родные реки.
— Чистейший русский мужик, — Говорили о Фатьянове друзья-вязниковцы, простые жители глубинки. Они гордились им, ценили его дружбу, понимали цену его жестов — он не был богатым человеком.
Алексей Иванович дружил с лучшим футболистом города, голубятником Вадимом Семеновичем Солдатовым. Они были друзьями с детства. В том детстве Алеша страстно любил голубей, ликовал, когда появлялись птенцы, горевал, когда терялись, улетали его любимцы. Его гордостью были турманы, дутыши, «бабочки», которые кувыркались в высоте. Увлеченно считали мальчишки с земли, сколько раз кувыркнется бабочка в небе. Соревновались, чей голубь лучше. Обеспеченные горожане держали в клетках канареек, попугаев. А вольными голубями увлекались бедные — кто же в городе беднее мальчишек! В душе Алексея место очарования красивыми птицами заняла поэзия и мягко вытеснила детское. Вадим же так и остался голубятником. В конце сороковых появилась в народе трогательная песня, которую знали все голубятники. В ней рассказывалось про паренька, который держал голубей, потом ушел на войну, вернулся, а голубей нет. Припев ее звучал так:
Можно лишь домыслить, что и в прямом, и в аллегорическом смысле голуби Фатьянова остались там, за войной. Но он до последних дней любил важных воркующих птиц, интересовался делами голубятников.
Другим таким его другом-голубятником был Александр Баев.
Однажды собрались в доме Фатьянова голубятники Солдатов и Баев, братья Симоновы, кто-то из москвичей. Алексей Иванович читал полюбившиеся вязниковцам стихи:
Александр Баев перебил, спрашивает с издевкой — «поймал, мол»:
— А где тут в Петрине тополя?
Фатьянов распахнул неимоверно большое окно, которое открывали разве что к Пасхе, помыть перед праздником, и широко воскликнул:
— А вот, по речке — что? Погляди, Санька!
Все ахнули, свежий садовый ветер всколыхнул скатерть, а в отдалении волновались над водой сизые ветви вековых тополей…
2. «Главным был у них Фатьянов…»
Алексей Иванович ладил с фронтовиками, одноклассниками, футболистами, голубятниками и музыкантами из оркестра городского сада.
В парке Парижской коммуны был яблоневый сад, два больших пруда, где катались на лодках. Стояла большая эстрада, на которой правил капельмейстер Русинов-Павлов. Мановениям его утонченной музыкальной руки послушно подчинялись трубы, альтушки, бас-геликон, тубы, баритоны, теноры… Этот человек почитался аристократом.
Когда вечерело, когда начинались танцы, этот небожитель скромно стоял на эстраде, не стараясь быть замеченным. Облеченный в строгий костюм, он обладал бесстрастным лицом дипломата и той особенной военной осанкой — осанкой генерала. Русинов-Павлов сам сочинял музыку и дорожил дружбой с Фатьяновым. Скромный человек, влюбленный в поэзию точно так же, как в музыку, был благодарным слушателем стихотворений своего московского друга. Говаривали, что, загораясь, он на многие Фатьяновские песни первый придумывал музыку, быстро и «устно», как бы походя. Потом пробовали музыку на эстраде городского сада. А сам Алексей Иванович пел эти мелодии композиторам и рассказывал о своем талантливом земляке. Но так ли это было — трудно теперь утверждать. Возможно, авторство Русинова- Павлова — это одна из многочисленных легенд, окутывающих биографию Фатьянова.
В том же духовом оркестре играл очень внушительного вида трубач Афанасий Пчеляков. Он был высокий, чуть пониже Фатьянова. Одаренный человек, он не только играл в оркестре все песни друга, но и сочинял бесконечную балладу о нем и о дружеских похождениях. Громогласный, веселый, Пчеляков был заводилой. Баллада его сочинялась в народном, шутливом стиле:
