до меня нет дела.
Сделав это открытие, я снял с подноса протискивавшегося сквозь толпу лакея бокал с длинной ножкой и сделал сильный глоток. Анна Иоанновна пьяных не жалует, так что вино оказалось слабеньким.
Кто-то хлопнул меня по плечу.
– Никак тоску топите, фон Гофен?
Я обернулся, увидел смеющегося Манштейна, высокого, полного, смуглолицего.
– In vino veritas, – продекламировал он, демонстрируя способности полиглота.
Бравый офицер в совершенстве знал несколько языков, в том числе русский. Он был моим ровесником, на службу в русскую армию поступил в начале этого года, но уже успел хорошо себя зарекомендовать, так что Миних с удовольствием взял храброго и расторопного Манштейна к себе в адъютанты.
Хоть я в латыни ни в зуб ногой, но спорную мысль, что «истина в вине», слышал неоднократно.
– «Веритас» я ищу обычно в другом месте. А где фельдмаршал? Неужто оставили его одного?
– Увы, пришлось. Фельдмаршал берет очередную неприступную крепость. – Манштейн осторожно мотнул головой.
Я посмотрел в указанную сторону.
Довольный Миних с потрясающей энергией отплясывал с дородной молодкой, годившейся ему во внучки. Полководец приблизился к ней на расстояние даже по меркам двадцать первого века не очень-то приличное и, пользуясь моментом, что-то шептал на ушко. Пышная красавица с одобрением слушала, растягивала полные красные губы в улыбке, показывала жемчужные зубки.
Потом воркующая парочка скрылась за густыми зелеными насаждениями, где пропадали и другие влюбленные, спешившие скрыться от чужих глаз.
– Как видите, мой начальник блестяще показывает себя не только на поле боя, – не без хвастовства добавил Манштейн, будто амурные успехи Миниха были и его заслугой.
– А где императрица?
– Она редко танцует. Обычно сидит в гостиной, играет в карты и наблюдает за балом. Сегодня не исключение.
– Неужели герцог не составил ей компании?
– Герцог танцует с женой. Вон они, поглядите.
Обер-камергер герцог Бирон горделиво провел свою Бенингну, худощавую, с лицом, изъеденным оспой. Этот изъян не могли скрыть ни толстый слой пудры, ни блеск бриллиантов. Взгляд Бирона остановился на мне, я почтительно склонил голову.
Вспомнились слова Кирилла Романовича о Елизавете, вдруг ужасно захотелось увидеть дщерь Петрову поближе. Манштейн словно прочитал мои мысли.
– А вот и принцесса Елизавета. Она, как всегда, свежа и прекрасна, будто роза из райского сада.
Я проследил за его взглядом.
Принцесса стояла в окружении офицеров-гвардейцев, среди которых не было ни одного измайловца. Ничего удивительного, в моем полку к Елизавете относились со сдержанной настороженностью.
Я так увлекся, что незаметно перешел границы приличий и стал слишком пристально рассматривать будущую императрицу. Вот она, та, чьим планам мне предстоит помешать. Красавицей ее не назовешь, скорее милашка, куколка с фарфоровым личиком, с чуточку приподнятым горделивым носиком, большими и умными глазками. Пока еще стройная, но со склонностью к полноте.
У нее добродушная улыбка, ласковая, обвивающая, опутывающая. От цесаревны веет истомой, негой и сладострастием. Что-то тонко-порочное вперемешку с детской невинностью – страшное, убийственное сочетание. Сладчайший яд в женском обличье. Ничего удивительного, что мужики вьются вокруг Елизаветы как мартовские коты.
Она почувствовала, что стала объектом чужого интереса. Увидела измайловскую форму, плотоядно усмехнулась и пошла мне навстречу. От удивления я застыл на месте.
– Могу я узнать ваше имя, поручик?
– А… э… – попытался заговорить я и с ужасом обнаружил, что во рту пересохло, а язык прилип к гортани.
Ничего не понимаю, даже в Тайной канцелярии я чувствовал себя свободней, а тут окаменел как провинившийся школьник. Да что же это такое! Тело перестало меня слушаться, оно ведет себя так, словно кто-то другой управляет им, будто неведомый кукловод дергает за ниточки, заставляет вытворять любые прихоти. Надо взять себя в руки. Но как? Я ничего не могу поделать с собой. Ядрен-батон, что за наваждение такое?!
– Ну же, поручик, не стесняйтесь. Я вас не съем, обещаю, – засмеялась цесаревна. – Назовите ваше имя.
– Поручик фон Гофен, ваше высочество, – смог наконец произнести я.
Стоило только сказать эти слова, как колдовское наваждение прошло. Ноги перестали быть ватными, в голове разом прояснилось.
– Издалека вы выглядели гораздо храбрей. Почему не танцуете, поручик?
– Простите, ваше высочество, не умею.
– Тогда пойдемте, я научу.
Она взяла меня за руку, повела за собой. Я вновь почувствовал, что теряю самообладание. Все вокруг закрутилось, завертелось. Лица окружающих исказились, вытянулись. Я покорно следовал за цесаревной, перед глазами встала стена тумана. Ничего не вижу, ничего не понимаю. Мистика какая-то, вуду, честное слово!
Не помню, как закончился танец, как вновь оказался возле Манштейна. Щека горела от поцелуя, которым наградила цесаревна перед тем, как, загадочно улыбнувшись, оставила меня и ушла к кружку гвардейских офицеров. Те разом уставились на меня с такой ненавистью, что, не будь они связаны этикетом, убили бы на месте.
– Похоже, принцессе вы понравились, – рассудительно произнес Манштейн. – Добром это не кончится.
Я снова очнулся:
– Что? Вы что-то сказали, мой друг?
– Только то, что вы накликали на свою голову много бед. И первая из них не заставила себя ждать.
Ко мне приблизился багрово-красный от злости подполковник Бирон:
– Фон Гофен, что вы себе позволяете?
– Извините, господин подполковник, чем вызван ваш гнев?
– Вы еще спрашиваете! Ваш фривольный танец наблюдала сама императрица. Ей показалось, что вы слишком вольно себя ведете с принцессой. Наверное, вы забыли, с кем имеете дело.
– Виноват, господин подполковник. Поверьте, инициатива исходила не от меня.
– Тише, – вдруг перешел на шепот Бирон. – О таком нельзя говорить громко. Поберегите честь императорской фамилии. Кстати, раз вы столь озаботились женским обществом, императрица повелела отвести вас к той, кто вам предназначен. Ступайте за мной, фон Гофен, и не вздумайте снова бросать похотливые взгляды на принцессу. Это я вам как солдат солдату говорю.
– Да не бросал я никаких взглядов… – завозмущался я, но подполковнику не было дела до моих оправданий.
Он подвел меня к одной из статуй, установленных в зале, и удалился. Я вздохнул, уперся головой в бедро изваяния и прикрыл глаза. Из головы никак не выходил пленительно-смеющийся образ Елизаветы.
Нет, ерунда какая-то! Что я, смазливых бабенок не видел? Да всяких насмотрелся. С чего бы это моей челюсти с таким лязганьем на пол падать? И тем не менее…
– Вам еще не надоело оставаться таким невежей? – раздалось откуда-то снизу.
Я склонил голову и увидел свою невесту. Настя смотрела на меня, как лилипут на Гулливера. Во взгляде ее читались и злость, и обида.
– Мужчины! – фыркнула она, как сиамская кошка. – Я уже битый час стою возле вас, а вы даже не соблаговолили поздороваться.
– Прошу меня извинить покорно, задумался, – повинился я.
