Толпа почти рассосалась. В воздухе ощущалось горькое послевкусие паники. Пахло человеческим потом и страхом. Вонь горелой изоляции примешивалась к этому букету. Марку почудилось, что запахи приобрели цвета, и сейчас его обвивали пахучие ленты, укутывая в ядовитый кокон: страх – багровый, пот – цвета дерьма, горелая изоляция – черное удушливое щупальце…
На асфальте корчилось несколько десятков человек. Еще больше не подавали признаков жизни. Истошно выли сирены. Зато не было слышно металлического скрежета. Злые духи аттракционов снова погрузились в спячку. Жертвы нездешним богам были принесены, даже если эти «боги» – лишь тени- двойники расщепленной личности. И бесполезны современные заклинания: авария, массовая галлюцинация, интоксикация сознания…
В состоянии странной послешоковой отрешенности Марку открылась истина: лабиринт оказался одним из алтарей, разбросанных повсюду на Земле, порой в самых невообразимых местах. Обычный, наспех собранный и оборудованный павильон мог быть тем не менее местом соприкосновения с другими мирами.
Марк почти верил в это. Его убедило сотворенное чудо. Собственная жизнь теперь казалась ему до крайности случайной штукой; он будто обнаружил адскую машинку внутри мягкой детской игрушки и не знал, как отключить часовой механизм.
Но что, если его сын и был этой самой «мягкой игрушкой»?
Что делать тогда?
…Кто-то взял его за руку. Очень осторожно. И все-таки Марк дернулся как ужаленный. Ему показалось, что покрытая слизью змея вползает в ладонь. Он не мог избавиться от этой иллюзии даже тогда, когда нащупал маленькую детскую кисть. Она была еще холоднее, чем его собственная.
Он открыл рот, но что-то помешало ему. Не время для расспросов, глупой заботы и суеты.
Ян поднял к нему бледное лицо. Если лицо пятилетнего мальчика может внезапно ПОСТАРЕТЬ – без морщин, желтизны и седых волос, – то это был именно такой случай. Потом он сказал просто:
– Все кончилось, папа. Пойдем домой.
Третий и, наверное, последний случай, когда Марк безоговорочно подчинился, ощутив, что за всем этим (за КЕМ?) стоит неизмеримая и нечеловеческая сила.
Больше ему было не о чем вспоминать.
Он сидел взаперти четвертые сутки. Никто не приходил к нему, когда он бодрствовал. А в часы (или минуты?) сна появлялась скудная еда и несколько капель воды в пластмассовом баллоне. Но чувство постоянного голода уже притупилось. Воды хватало лишь на то, чтобы смочить губы. И еще сильнее ощутить жажду…
Наступила апатия. Большую часть времени он лежал на полу, глядя в пустоту. И действительно ВИДЕЛ эту пустоту. Пустота оказалась бездонной.
Отливать приходилось в углу, и запах в комнате стоял соответствующий.
Но и это неудобство вскоре перестало беспокоить. Желудок давно не работал.
Губы потрескались. Слюна почти не выделялась. Гортань и язык сделались шершавыми.
Вначале он кричал и стучал, стремясь хотя бы увидеть своих тюремщиков, потом осознал, что это бессмысленно. Сидя в темной холодной комнате и почти не надеясь уцелеть, он вдруг понял: если его лишить всего того, что он имел – собственности, одежды, положения в обществе, множества современных фетишей, воплощавших в себе так называемую «духовную жизнь», – а также возможности носить привычную маску, сыпать словесной шелухой и разыгрывать ожидаемую роль, в этом случае от него (да и от любого другого человека, включая Дину) останется так мало, что до этого малого будет очень трудно добраться. Голый, замерзающий и никому не интересный комочек плоти…
Для чего кривляться и приукрашивать себя, когда ты больше никому не нужен и никакая морковка уже не болтается в полуметре от твоей морды? На что опереться теперь? За что зацепиться хотя бы в ближайшем будущем, которое наступит через секунду? В пору позавидовать слепым фанатикам…
Ему оставили только тело, но если оно уже постаревшее, больное и уродливое, то какой от него толк? Тогда чувствуешь себя бывшей звездой, выгоревшей дотла и висящей в абсолютной пустоте. Ничего не излучаешь, и свет, приходящий извне, не способен осветить или хотя бы чуточку подогреть…
А ведь с ним так и случилось. Он всего лишился. Где теперь, например, его дом, машина, клуб, дурацкая музыка, инструмент, книги, компакт-диски, стильные английские пиджаки, сигареты, культовые наручные часы и прочие игрушки для взрослых? Где его приятели, женщина, с которой он имел приятный секс, и маленький мальчик, который стал большим чудовищем? Где все это, не говоря уже о менее плотных материях вроде иллюзий и надежд? Неужели он такое ничтожество, что ничего не смог унести с собой по совету древнего мудреца?
Подобных безжалостно «раздевающих догола» ситуаций он мог представить себе не так уж много – война, тюрьма, неизлечимая болезнь, катастрофа, опрокидывающая мир на свалку. Впрочем, две последних обладали неким черным романтизмом, оставляющим лазейку для игры и позирования – пусть даже перед самим собой. Если сильно постараться, в них можно было отыскать нечто извращенно-привлекательное…
Ему выпала тюрьма. И вот кем он оказался – тварью, дрожащей от ужаса перед неизвестностью. А ведь прошло всего несколько суток. Могло быть и хуже, гораздо хуже, если бы тут появились сокамерники, желающие его «опустить». Где найти силы, чтобы расколоть самого себя, добраться до сердцевины, до мякоти, и попытаться слепить из нее нечто такое, ради чего стоит продолжать жить и бороться?
(Ради мальчика? У Марка была стойкая уверенность в том, что мальчик
САМ О СЕБЕ ПОЗАБОТИТСЯ. «Не путайся под ногами, смешной человечек!..»
Ради себя? От него самого ничего не осталось. Он – призрак, тень…
Да и с КЕМ бороться? С собственным сыном?! Или с неизбежностью перемен – непонятных и неприятных? Марк не хотел такой борьбы.)
Но если не получится слепить новую, спасительную иллюзию, тогда самоубийство – никакой не грех. Ведь он и так уже мертв, и только миллионы красивых или безобразных призраков бродят вокруг него. Они
