этой возможности. Впрочем, жизнь столько раз била его, в том числе ногами в живот, что он привык держать удар. Он знал: даже в самой паршивой ситуации самое главное – выстоять первое время. Потом что-нибудь подвернется. Или не подвернется. Но рано или поздно все закончится. И это утешало Шестого, у которого не было никаких оснований считать себя баловнем судьбы.
В течение нескольких минут он собирался с духом, прислушиваясь к тихому тиканью часов, показавшемуся ему оглушительным, когда он обнаружил пропажу очков. Теперь его органы чувств приходили в норму – по крайней мере пять из шести, потому что шестое чувство было у него достаточно развито. И сейчас оно подсказывало, что здесь есть и другие люди. Если он сделался беспомощным, значит, обязательно должен найтись тот, кто этим воспользуется. Такова была болезненная истина, выстраданная им до алмазного злобного блеска. Для чего нужен подслеповатый маленький толстяк, как не для того, чтобы оказаться в роли боксерской груши, набитой интеллектуальным багажом? Можно ли придумать лучшее мерило нежизнеспособности определенного подвида современного человека, лучшее свидетельство его вырождения?
Он сцепил зубы. В любом случае сдаваться он не собирался. Мощная воля, благодаря которой он выстоял в детстве и юности, продолжал учиться и работать несмотря ни на что, проявила себя и теперь. Он решил идти навстречу неизвестности, однако неизвестность опередила его.
В тишине, простреливаемой только тиканьем часов и ударами сердца, он скорее угадал, чем услышал, как в нескольких метрах от него открылась дверь. Кто-то прокрался в комнату и приближался к нему, стараясь ступать бесшумно. Шестой улавливал едва различимые шорохи – его слух до крайности обострился. При этом он лихорадочно соображал, что можно сделать, чтобы не напоминать самому себе так явно жертвенного барана.
Третий чувствовал себя прекрасно. Адреналин бушевал в крови, несмотря на то что прошло совсем мало времени после пробуждения. Ему был брошен вызов, и он этот вызов принял. Как всегда. Борьба за место под солнцем представлялась ему единственной альтернативой скуке – даже там, где солнца не было и в помине. И в предвкушении схватки жизнь снова обретала напряженность, потенциальная опасность стимулировала, а странное приключение начинало выглядеть приятным сюрпризом, будто в хлеву обыденности неожиданно потянуло свежим морским ветром.
Между тем речи не было даже о легком сквозняке. Поскольку отсутствовали окна и кондиционер, Третий сделал вывод о том, что должна существовать скрытая система вентиляции. Если же нет, значит, эта комната – просто душегубка. Впрочем, окажись он даже в заваленной шахте, все равно до конца искал бы способ выбраться на поверхность. Он ощущал в себе огромный запас жизненной силы.
Стоя в туалете над унитазом, он не без самолюбования поглядывал на себя в зеркало. Мускулистое загорелое тело бодибилдера, мужественное лицо, безотказный агрегат между ног. Он был привлекательным самцом и вовсю пользовался этим. Женщины – слабые и жадные существа, рожденные, чтобы подчиняться и тешить тщеславие настоящих мужчин, – были прекрасным объектом для демонстрации силы и для самоутверждения. Он не позволял им лишнего, да и сам всегда соображал головой, а не членом. Если какая-нибудь из безмозглых козочек все же взбрыкивала, требуя к себе уважения, он немедленно ставил ее на место, а гордячек, считавших себя королевами, посылал к чертовой матери. Но смехотворнее всего были претензии этих идиоток феминисток – с ними он не церемонился, убедительно доказывая, что о равноправии не может быть и речи. Но подавляющему большинству женщин и так нравилась мужская сила, которую он излучал. Они чувствовали себя под надежной защитой. Правда, недолго.
Красивая самка была всего лишь наградой воину или пирату. Позабавившись с живой игрушкой, следовало без сожаления выбрасывать ее и отправляться завоевывать новые. Только такая жизнь имела смысл и соответствовала его аппетитам и бьющей через край энергии разрушения.
Первым делом он стал подыскивать то, что можно было бы использовать в качестве оружия. На глаза не попадалось ничего приличного. Он не сомневался, что это не случайно. Кто-то позаботился о собственной безопасности. Третий хищно оскалился. Ему бы только добраться до этого ублюдка или ублюдков, а там посмотрим. На худой конец сошел бы и осколок разбитого зеркала, однако он не расставался с мыслью добыть что-нибудь посущественнее.
В конце концов он остановил свой выбор на ножке стола. Выломать ее оказалось легче, чем он ожидал. Таким образом он обзавелся четырехгранной дубинкой, да еще с шурупом на конце, резьбовая часть которого выступала из дерева миллиметров на пятьдесят. Это было уже кое-что. Поразмыслив, он выдернул сетевой шнур одной из ламп. В зависимости от обстоятельств провод мог послужить для того, чтобы связать кого-нибудь или придушить.
Теперь его тонус стал настолько высоким, что просто зашкаливал. Противостояние началось. И это была не какая-нибудь дурацкая компьютерная игра для дохляков, которые только и могут мочить виртуальных монстров из шестиствольных плевалок. Это была реальность, где перезагрузка вероятна лишь на том свете. Да и в этой вероятности Третий сильно сомневался.
Он подошел к двери, которая отличалась размерами и отделкой от тех двух, что вели в туалет и ванную. Замок был довольно хилым и выломать его в случае чего не представляло ни малейшего труда. Дверь оказалась не заперта. Он бесшумно приоткрыл ее и посмотрел, что ему приготовлено на первом уровне.
Он увидел длинный полутемный коридор с рядами почти одинаковых дверей. Они располагались по обе стороны и были разделены равными промежутками. Вдоль коридора тянулась лента однообразно серого коврового покрытия. Коридор заканчивался глухими стенами.
На каждой двери имелась табличка с цифрами. Значит, он все-таки находился в гостинице. И был «поселен» в третьем номере.
Он сделал из этого открытия кое-какие выводы. И отправился на поиски других «постояльцев».
Обнаружив свою наготу, Четвертая стыдливо прикрылась, хотя никто пока не покушался на ее невинность. Она не ощутила на себе и нескромного взгляда, если не считать всевидящего Боженьки, который почему-то был все-таки мужского рода.
Ее жесты были изящными по причине некоторой замедленности, кожа – бледной, тело – анемичным, глаза – огромными и печальными. В детстве ее называли ангелочком. Она росла девочкой тихой и послушной, да в сущности такой и осталась. Грязь современной жизни не испачкала ее, порча обошла стороной; искушения она преодолевала без особого труда – может быть потому, что еще не изведала настоящих искушений. Пугливо озираясь в мире насилия и разврата, где правил сатана, она обращала свой взор к совсем уже узенькой полоске голубого, не запятнанного пороком неба, словно к замочной скважине, через которую добрый Боженька следил за одной из своих дочерей, брошенных в самое кубло, дабы посмотреть, сумеют ли они сохранить драгоценную чистоту.
Сейчас она начала дрожать – не от холода, нет, в незнакомой комнате было довольно тепло. Она дрожала, как грациозная лань, с которой грубо обошлись, запуская в вольер зоопарка. Грубость
