55. Бродяга: Ничего непоправимого
Что бы там ни показалось Малышке, луч поисковой фары почти полностью ослепил его, и потому удачный выстрел был в большей степени проявлением Божьей воли, нежели следствием его, бродяги, умения и сноровки. Слепящий свет погас, но в глазах еще долго пульсировали жгучие раскаленные кольца — такие яркие на фоне пугающей темноты…
Бродягу это не остановило. Он предвидел, что начнется ответный обстрел, и припал к земле, тревожась лишь о том, чтобы Малышка с перепугу не вскочила и не побежала, — тогда шансов уберечь ее останется совсем мало. Он двинулся к ней по памяти, на трех конечностях, как слепая собака с перебитой лапой, однако в отличие от собаки он держал в руке винтовку и собирался воспользоваться ею снова — если прозреет. Если нет, воспользуется всё равно, но по-другому: постарается раскроить прикладом череп кому-нибудь из чужаков, а потом будет рвать их зубами… Малышку он им так просто не отдаст.
Спустя несколько мгновений он наткнулся на нее; она тихонько взвизгнула и вцепилась в него руками. Это был хороший знак — Малышка снова ему доверяла. И одновременно с теплом, хлынувшим в сердце при таком явном свидетельстве их возрождающегося взаимопонимания, перед ним зажглась тусклая картинка: стоящая на коленях Малышка, трава, деревья, свет обычных автомобильных фар. Зрение возвращалось, а вместе с ним возвращалась надежда на то, что сегодня всё закончится хорошо. Ведь на стенах убежища еще оставалось так много места для растущего календаря…
Загремели выстрелы, и над их головами засвистели пули. Елизавета вжалась лицом в пальто незнакомца, уже не замечая дурного запаха и не передергиваясь от отвращения при мысли о насекомых. Он осторожно пригнул ее пониже, почти накрыв своим большим телом, и внезапно она отчетливо поняла: а ведь он, черт возьми, готов умереть за нее, словно какой-нибудь телохранитель из красивой голливудской сказочки!
Елизавета слишком недавно очнулась от кошмара одержимости, чтобы сразу безоговорочно поверить в чьи-либо добрые намерения. Под видом этих самых добрых намерений люди всегда скрывали желание ее трахнуть — в прямом или переносном смысле. Она привыкла ни от кого не ждать хорошего; все улыбки казались ей фальшивыми, в том числе улыбка судьбы. Первой примитивной реакцией было спрятаться в свою раковину, забиться поглубже и наглухо захлопнуть створки.
Она и сейчас поступила по старой привычке, однако незнакомец как будто и не пытался добраться до нежного мяса. Он схватил ее вместе с «раковиной» и потащил за собой.
Он уже видел достаточно хорошо, чтобы рассмотреть два автофургона, развернутые мордами в сторону дома, и силуэты людей, обстреливающих сад. Бродяга насчитал четверых, но, возможно, их было больше и в эту самую минуту остальные пытались взять его и Малышку в кольцо. В таком случае прорываться придется с боем, и существовал только один способ обеспечить ее неприкосновенность — вызвать огонь на себя, а затем убить их всех. Но что делать с Малышкой? Спрятать ее в доме? Он опасался, что чужаки могут забросать дом гранатами или поджечь, — слуги дьявола способны на чудовищные вещи.
Он мысленно пересчитал патроны. Восемь. Негусто для боя против целой компании с автоматическими пушками. Если не удастся завладеть их оружием, шансов мало. Но разве Бог уже не показал ему, маловерному болвану, на чьей Он стороне? А раз так, то не впадает ли бродяга в новый грех, чуть ли не более гнусный, чем предыдущие, — грех сомнения в Его всегдашней правоте?
И он больше не колебался. Он действовал, всецело положившись на Бога, предоставив себя в Его полнейшее распоряжение, сделавшись нерассуждающим инструментом в длани Господней. Что может случиться с инструментом? Ну разве что немного испачкается в чужой крови…
Она послушно переставляла ноги в пронзаемой пулями темноте, подчиняясь мягкой, но неодолимой силе незнакомца, увлекавшего ее за собой, а где-то на краю сознания метались мысли: что она делает? кому она слепо доверилась? почему позволяет обращаться с собой как с ребенком?
«А ты и есть ребенок», — произнес безжалостный голос внутреннего соглядатая, ведущего счет всем слабостям, промахам и поражениям в ее жизни. «И я не знаю, — продолжал голос, — когда ты, жалкая тварь, станешь, наконец, взрослой. Без чьей-нибудь помощи — никогда. Как насчет
Укрывшись с Малышкой за деревянным срубом старого колодца, бродяга перевел дух перед решающим броском. Теперь, когда всё было просто (как недавно в церкви, после молитвы), с Богом в каждой клетке тела, он лишь выжидал, чтобы сделать всё, как можно лучше.
Малышка дрожала под его рукой. Наверное, всё дело в
И, похоже, им это частично удалось. Во всяком случае, бродяге показалось абсолютно безумным поведение Малышки. Стоило ему снять с нее руку, чтобы перехватить винтовку, как она неожиданно вскочила и бросилась от него навстречу свету фар… и пулям.
Он чуть не взвыл. Тупица, он должен был предусмотреть и это! Конечно, причиной было
Но для вошедшего в него Бога не существовало ничего непоправимого. Любая ситуация была лишь побудительным мотивом для действия — без раздумий, без колебаний и без торга с Господом в духе «ты мне — я тебе». Бродяга встал в полный рост, выстрелил в чужака, неосторожно высунувшегося из-за угла дома, и направился вслед за темным силуэтом Малышки, мелькавшим среди деревьев.
Это были мгновения свободы, неведомой ей прежде. И если обретение свободы стало возможным только в отчаянном броске навстречу смерти, то чего стоила ее сраная жизнь?
Она бежала, превратившись в отличную мишень, и от сильнейшего, пронзавшего ее подобно оргазму, ощущения, что страх преодолен, заткнулся даже внутренний голос. Ну и что, что она повзрослела за несколько секунд до того, как умрет? Ведь могла вообще не повзрослеть. Могла попасть в очередную ловушку, снова поддаться силе — на этот раз хорошо замаскировавшейся под бескорыстную доброту и готовность к самопожертвованию…
Краем глаза она заметила, как рухнул скошенный выстрелом человек, двинувшийся было ей наперерез. Другие продолжали стрелять. Что ж они делают, гады?! Разве они здесь не для того, чтобы спасти ее?..
Что-то хлестнуло Елизавету по плечу — сначала она подумала, ветка, — но потом ощутила, как от места удара по руке распространяется ноющая боль. Ее ранило? Она всё еще не верила до конца, что это происходит с ней. Эти… которые должны были охранять ее… стреляли в нее, принимая за… за кого? За врага? А может быть, за животное? Во всяком случае, ее жизнь, похоже, мало стоила в их глазах, потому что команды прекратить огонь не последовало даже тогда, когда она выскочила из сада на улицу через дыру в заборе и сделалось очевидным, что она не вооружена.
У нее не осталось сил бежать дальше — возможно, это ее и спасло. Она упала, оказавшись в скрещенных конусах света от фар. Полуослепленная, она могла различить только силуэты, припавшие к темным коробкам автофургонов. Никто не дернулся, чтобы помочь ей; через секунду до нее дошло — почему. Они не хотели рисковать своими шкурами, оказавшись на открытом месте.
Елизавета и сама чувствовала себя жестяным зайцем в тире, в которого не попал бы только младенец. Она поползла туда, где ближе всего была граница темноты, казавшейся ей теперь спасительной.
