крылышками, причем с большими. И ухмылка на роже непременная, однако без этой кобелиной подлости. Поняла я: не хочет он меня – и все тут! Хоть голая перед ним выплясывай. Но и не «голубой» он, здесь что- то другое… Неужто кто-то впервые не бабу сисястую во мне увидел, а человека? От такой мысли, от одного подозрения, я себя еще хреновее почувствовала. Смутилась, что ли…
Черное воинство на меня стволы наставило, и сделалось мне чрезвычайно неуютно. Только дернешься – и на куски тебя пулями порвут, в пыль превратят. Но только по команде. Они ж натасканные, ангелочки эти, все по команде сверху делают. Таких псов по миру расселить бы, чтоб порядок навели, справедливую и безопасную жизнь наладили, а они здесь, в окрестностях райских, ошиваются… Брезгуют нами, что ли? За ничтожество наше презирают?..
Этот, в белом, был тут вроде за главного. На поясе у него кобура болталась, да еще какие-то ключи золотистые были привешены. Потом я доглядела, что он только на вид молодой, а глаза у него… бездонные. Страшные, оттого что вечность в них. Все он видел, везде побывал, и мне будто бы заранее все простил, всю мою мерзость…
Да что это со мной творится?! Неужели влюбилась я, идиотка? Что называется, с первого взгляда…
Красавчик на ступеньку поднялся, в салон заглянул и голубоглазую, которая ближе всех сидела, по головке погладил. Я ожидала, что та взбрыкнет, но ничего, ласку постороннего приняла, и даже лицо у нее заметно посветлело.
– Так, так, – говорит белый с крылышками. – Кто тут у нас?.. Ага. Раз, два, три, четыре… Двенадцать человек. Всех довезла?
– Да, начальник, – отвечаю.
– Молодец. Стало быть, можешь проезжать.
Я ушам своим не поверила.
– Не шутишь? А как же пропуск? Мне говорили, вроде пропуск нужен…
– Ну, раз детишек невинных от пуль, всяческого зла, насилия и дьявольских козней уберегла, сюда доставила, значит, заслужила ты спасение. Говорю тебе: сегодня же будешь в Царствии Небесном. Если поторопишься, засветло успеешь. Автобус этот – и есть твой пропуск, поняла?..
Охренеть можно!
– Только дети сами пойдут, – добавил он. – Отсюда каждый своим ходом добирается.
Я сидела ошарашенная. Глядела, как сосунки мои из автобуса вылазят, под шлагбаумом высоким, не сгибаясь, проходят и вдаль идут – тихо так, мирно. За руки взялись, мальчики и девочки вперемежку, уже и не разберешь, кто есть кто. На лицах – свет и спокойствие. Мирная радость, значит. Только голубоглазая напоследок обернулась и впервые улыбнулась мне. Но не печально, а с надеждой, будто встретиться нам еще придется. А может, благодарила меня так.
Сижу и думаю: сказать ему, что я не о детишечках, а о себе больше беспокоилась, или не нарываться? А у него улыбка такая на роже – дескать, знаю все, девка, насквозь тебя вижу! И про Павла знаю, и про Ваньку, и даже про то, про что ты сама уже позабыла…
Тут меня будто кто-то за язык дернул; дурочкой прикинулась, спрашиваю с недоверием, как если бы с первого раза не поняла:
– А за что ж, позвольте узнать, такое ко мне благоволение? Я вроде под иконами вашими лоб не расшибаю, «дурью» иногда балуюсь, на совести своей трупы имею, а также дела разные, непотребные…
Он на меня как-то странно поглядел и сказал после паузы:
– Дела, говоришь, непотребные?.. Ох, простая твоя душа – может, тем и спасаешься! Ты знаешь хоть, несчастная, с кем тебе на дороге встретиться довелось?
Обижаешь, начальник! Я себе отчет полный отдаю и ничего из ряда вон выходящего не вижу. Жизнь, по-моему, во все времена одинаковая. Лучше уже не будет, а хуже некуда. Это моего папаши слова. Может, ему и виднее было, но я с ним не согласна. Иногда сама себе веселье устраиваю… Насчет встреч моих – обычные встречи, пусть даже и опасные по большей части. Бандиты как бандиты, бродяги как бродяги, торговцы как торговцы. Весь прочий люд тоже особого интереса не вызывает. Разве что парень тот, с руками-ледышками, фокусник чертов, шакалиный родственник… Так ведь он позади остался, в безвестности сгинул, правильно?.. И вообще – легко тебе рассуждать! Стоишь тут, чистенький и сытый, уму-разуму меня, немытую, учишь!.. А несчастной я себя не считаю, напрасная твоя жалость. Живу еще – тем и счастлива…
Вслух я, конечно, этого не сказала, только ухмылочку стервозную в ответ изобразила.
– Все в порядке, – говорит красавчик. – Проезжай!
Кнопочку на пульте нажимает, и шлагбаум бесшумно поднимается. А все эти солдаты в черной форме, что по обе стороны стоят, стволы отводят и дружелюбно так улыбаются – дескать, раз своей тебя признали, значит, теперь путь открыт. Добро пожаловать! Даже погремушек отбирать не станем…
Поглядела я на этот самый путь – шоссе классное, прямое как стрела и гладкое, будто стеклянное, а в конце – что-то сияет и сверкает: то ли дворец, то ли целый город. Лестница широченная в самое небо уводит, облака нежно-золотистые над нею плывут, а еще выше звезды таинственно мерцают. Все не так, как на остальной грешной земле. И свет оттуда, сверху, льется, какой-то удивительно теплый свет. В его лучах даже боль уходила – из тела, а также из души. Гадость черная вытекала, и оставалась одна лишь чистая вера. Освежающая, словно вода родниковая посреди пустой выжженной равнины. Пей, пока вдоволь не напьешься, странница усталая, бродяга неприрученная… Все зло я забывала, мне причиненное. Даже то, что у лесных братьев пережила… И любовь чью-то ощутила. Будто кто-то меня любит, несмотря ни на что, и ждет. Всегда будет ждать. Вечно.
Притягательно, завлекательно, ничего не скажешь. Но на меня отчего-то снова тоска внезапная напала. Что ж это, думаю, конец, приехали? Неужто отвоевалась, девка? Пора тебе на покой? Хочешь в Одноглазого Осипа превратиться, сортиры небесные выскребать?!
Нет, чего-то мне еще хотелось, сама не знаю – чего именно. Чувствовала: не все пока сделано здесь, далеко не все. Закралась мыслишка: а вдруг где-то, в эту самую минуту, другой автобус через завалы продирается, наставником безоружным ведомый?.. Ну и мужика хотелось, если совсем честно. Конечно, неудобно как-то перед красавчиком было за похоть свою неуемную, однако ж все равно от него ничего не
