Старуха снова появилась из коттеджа. Из её рта текла чёрная жижа, пахнувшая гниющим мясом. Это были разложившиеся человеческие внутренности. Тем не менее существо двигалось, на ходу превращаясь во что-то неописуемое. Зрачки исчезли. Вместо них по бельмам расползлись пятна грязно-свинцового оттенка. Волосы осыпались, будто седые перья. Кожа на лице лопнула по линиям морщин; на какое-то мгновение возникла раздвигающаяся и почти красивая маска, составленная из фрагментов человеческого лица – извращённый витраж в одиночной камере преисподней с видом на застывшее озеро, – а сквозь него пробилось гнилостное зеленоватое сияние пленённого близнеца луны.
Потом из щелей хлынули потоки червей; они исчезали под одеждой, их клубки вспухали бугристыми опухолями. У существа появился колышущийся горб, принудивший его изогнуться дугой. При этом то, что осталось от головы, почти коснулось дощатого пола веранды. Последний фрагмент отвалился, обнажив срез шеи – просто дыру, через которую высыпалось и вытекало все лишнее.
Но теперь мой взгляд был прикован к горбу. Он рос, разбухал и, увеличиваясь в размерах, прорывал спеленавшую его ткань. Под нею обнаружилась розовая младенческая кожа, которая затем тоже лопнула и сползла увядшими лоскутами. Следующим было грубое полотно савана, успевшее истлеть на моих глазах. Наконец возник пузырь из эластичной плёнки, удерживавший внутри себя того, кто бился в агонии. Или стремился выбраться на свет, в мир живых?
Младенец без лица! Под окровавленным покровом угадывались только его смазанные контуры. Кажется, он предпринимал тщетные попытки сделать первый вдох.
(Моя мать когда-то рассказала мне, что я родился с плёнкой на голове, с тем, что глупцы называли «маской дьявола». И чуть не задохнулся, пока одна из повитух не догадалась ПРОКУСИТЬ плёнку зубами. Мать скрыла это от отца. Я считался «счастливчиком», которому с рождения забронировано место в секте. Но отец ненавидел чакланов…)
На несколько мгновений «младенец» застыл, превратившись в мраморное изваяние, торчащее над мрачным надгробием; затем и оно раскололось, открыв смрадную вертикальную могилу с верхней половиной гроба, приближавшуюся ко мне на двух получеловеческих ногах (с пальцев была содрана плоть, и торчали нагие кости, издававшие тот самый стук). Это выглядело так, будто голую старуху засунули до бёдер в огромную мясорубку и она все ещё двигалась, как курица с отрубленной головой.
В ходячей могиле был некто, замурованный заживо. Человек внутри каменного мешка, обитатель магического футляра. Один безумный факир утверждал, что настоящие инструменты магии требовали и настоящих жертв. Это же касалось и оружия. Нет ничего «ритуального», нет ритуала в чистом виде. Любой культ умирает без пищи. Люди должны подкармливать свою веру, чтобы вера могла жить.
И КОГО же «скормил» я своему тёмному божеству?
Могила растворилась в едкой кислоте памяти.
В сумеречном свете передо мной появилось лицо Эрики, искажённое мукой. Но не только мукой. Её открытый рот был забит рыхлой землёй, вместо волос на темени торчали пучки сухой травы, а из каждой глазницы выглядывала мордочка голого и слепого крысеныша. Трудно узнать такое «лицо», скажете вы? От него мало что осталось? Иногда хватает гораздо меньшего…
На этот раз все получилось само собой; времени на раздумья не было. Чёрная волна опередила новый паралич страха, лишила меня зрения, но зато я нащупал в абсолютной тьме липкие формы другой, слегка смещённой реальности, в которой обитали ХИМЕРЫ и ДОХЛЯКИ. Мозг превратился в кусок ветхой ткани, распускаемой на тысячи нитей, которые тянулись в ужасную НЕ-пустоту; по нему сновал челнок неуправляемой воли и заштопывал самые большие прорехи, делавшие уязвимым моего потустороннего двойника – тень в тени, чёрное на чёрном, дыра в дыре…
Я назвал формы липкими, потому что они приставали к моим мыслям. Каждую можно было «зацепить» и «потянуть» куда угодно, лепить из них кошмары и чудовищ, ангелов и сладкие сны. Я мог вытащить из клоаки до-бытия любой ужас и послать его в любое место мира, хоть на далёкие звезды, но это было бессмысленно: там не нашлось никого, похожего на людей.
Одновременно с приливом Силы на меня обрушилось понимание истинных масштабов затерянности планеты и степени моего одиночества; Вселенная подавляла, словно сопротивлялась пронизавшему её и размазанному по ней призраку нового сознания. Раздавленное, растворённое, оно стало изнанкой, обращённой к «внутренностям» сверхсущества, и я вдруг почувствовал: все вокруг – живое.
В этом обманчиво «голом» космосе было даже слишком много жизни! Что делать ничтожному человечишке, когда на него накатывает подобное – будто в кошмаре, где оживают даже камни, – но все оказалось в тысячу раз насыщеннее? Что делать, если повсюду поджидает жизнь – чуждая, непостижимая, неуловимая, равнодушная или враждебная, протекающая за пределами всякой мыслимой эволюции; жизнь, лежащая в основе вещей, ставшая пространством-временем и сделавшая материю самым призрачным из своих творений?..
Я был одновременно охотником и жертвой в диком лесу воплотившихся грёз, и ещё заблудившимся ребёнком, и листом, трепетавшим в голодной глотке ветра, и эхом восторженного крика, уносимым звёздным отливом… Присутствие гигантской, но неразличимой тени Габриэля ощущалось постоянно. И в отличие от меня он был гораздо глубже укоренён в том жутком и далеко не первозданном хаосе, который находился за гранью обычного человеческого восприятия и крался за каждым из нас, чтобы в удобный момент ЗАБРАТЬ у жизни. Чёрный великан, чёрная звезда, чёрный спрут… Руки, лучи, щупальца – что там ещё у него было? – он хватал ими ХИМЕР и двигал тенями умерших.
Но мертвы были лишь тела в нашем мире. Я начал улавливать, постигать нутром пока только самые примитивные принципы зловещей и чудовищной механики, запущенной чакланами или истинными собирателями костей, – механики, позволявшей заново «одеть» бесформенную потустороннюю сущность на кости её человеческого предка (наверное, не последнюю роль тут играло кровное родство – что-то наподобие совместимости тканей – но это лишь слабая аналогия). Может быть, в этом и состояла цель непрекращавшейся охоты за останками?
Однако, вероятно, самым жутким являлось то, что новое создание никогда не было абсолютно тождественно своему предшественнику и неизбежно несло в себе частицу посмертного монстра. Но чем грозило накопление искажений и отклонений много «поколений» спустя? Полным вырождением или наоборот – приобретением демонического могущества? Во что превращался в конце концов тот, кто имел претензию жить вечно, собирая себя из бледных теней и костей в этом плотном мире? И разве никто из чакланов ещё не пробовал поработать с нечеловеческим «материалом»?
Через мгновение я знал: проклятый отступник Габриэль пробовал и не такое. Ответ пришёл из бурлящей трясины, где есть вообще ВСЕ ответы, но некому задавать вопросы.
Но и это был лишь аванс, полученный мною за, может быть, негодный товар. Опять замаячили в каком- то неопределённом будущем, на отдалённом срезе истории, видения планетарных империй, нездешних замков, нефритовых городов, башен, поднявшихся до небес и готовых рухнуть при первом же легчайшем
