грязи, в нищете, он с возрастом становился все более брезгливым и требовательным к бытовым мелочам. В гостиницах он жить не любил, даже в самых лучших. Его тошнило, когда он замечал в раковине чужой волосок. Ему не давали уснуть шаги и голоса в коридоре. Ему казалось, что горничные роются в его вещах, а если и не роются, то трогают своими руками, пахнущими хлоркой.
Квартиру он подбирал очень тщательно. Разумеется, дверь должна быть железной, замок обязан быть специальным, неподвластным отмычке. И конечно, стерильная чистота. Если он замечал отколотый уголок плитки в ванной, пятна на обоях, дырки в стенах от выдернутых гвоздей, если подтекали краны и скрипели половицы, он раздражался и не мог по-настоящему отдыхать. А при его напряженной нервной работе необходим здоровый, полноценный отдых. Квартира в Сокольниках была в этом смысле идеальным местом. Там только что закончили ремонт, еще пахло свежей краской, мебель была новой, добротной, все сверкало чистотой.
В первый вечер, лежа на тахте перед телевизором, потягивая темное пиво и похрустывая перчеными картофельными чипсами, он перебирал в голове все свои московские связи и пытался вычислить, с которой из них будет разумней начать.
Он знал, что Михо уже в Москве, в клинике. Но это была вся его информация. Сколько времени «смотрящий» проведет в столице, три дня, неделю, месяц, собирается ли он лечиться стационарно или будет приезжать в клинику на процедуры, Артурчик понятия не имел.
Можно было выйти на профессионала, на киллера-«профи», который взял бы на себя все. Сам выяснил бы сроки пребывания «клиента» в Москве, узнал, где, когда и с кем Михо бывает, подобрал бы наиболее удобное место и время для ликвидации. Настоящему киллеру-«профи» достаточно иметь фотографию и знать имя «клиента». Но все каналы, по которым можно было связаться с профессионалом, казались Артурчику ненадежными. Московские связи шли из Приморья. Люди, к которым он мог бы обратиться здесь, являлись людьми Коваля и после его гибели автоматически стали людьми Михо.
Артуру нужен был стрелок-одиночка, не отягощенный никакими связями, совершенно автономный киллер, но при этом специалист высокого класса. Однако найти профессионального убийцу, не имеющего связей в криминальном мире, не задействованного ни в каких группировках и структурах, практически невозможно. Человек, способный грамотно убивать, вряд ли останется без работы в наше время. Если хорошего стрелка никто не знает, значит, он просто никому не интересен. Он бросовый товар. Такой Артуру, разумеется, был даром не нужен.
По НТВ шел эротический триллер. Артур не следил за действием фильма. Вопли ужаса, перемежавшиеся со сладострастными стонами, не мешали ему думать. Его постоянно мучила одна каверзная мыслишка. Он пытался прогнать ее прочь, но не получалось.
По договору он должен был отдать исполнителю пятьдесят тысяч долларов. Это много. Средняя цена ликвидации такого рода – тридцать. И он считал, что будет справедливо к своим посредническим десяти добавить хотя бы десяточку. В самом деле, глупо упускать такую возможность.
Белокурая красавица в телевизоре вопила как резаная. Ее действительно собирались резать. Кровавый маньяк с выпученными глазами шел на нее, поигрывая гигантским, как буденновская сабля, кухонным ножом. Телевизор был включен на всю громкость. Деликатное ремесло Шпона приучило его разговаривать под гремящий звуковой фон. Он всегда опасался «жучка» или посторонних ушей. Постепенно он привык даже думать под грохот телевизора или магнитофона, ему так было спокойней. Техника ушла далеко, и мало ли, вдруг уже успели изобрести «жучок», который фиксирует не только слова, но и мысли?
К воплям красотки прибавилась жуткая, подвывающая музыка. Шпон не услышал тихого скрипа в замочной скважине. Через минуту надежная стальная дверь бесшумно распахнулась.
Вернувшись из Душанбе домой, в Москву, Кирилл продолжил службу в спецназе «Омега». Что такое спецназ, знает сегодня каждый школьник.
История штурма «Белого дома» в октябре девяносто третьего пережевана журналистами, политологами и всякими умными аналитиками до состояния жидкой каши, совершенно несъедобной и дурно пахнущей. Очевидцев тысячи, участников десятки. Все видели своими глазами, как развивались события, но почти никто ничего не понял. Не понимает и до сих пор. Впрочем, октябрь девяносто третьего – не первый и не последний всплеск российского исторического абсурда. Психополитическая смута втянула в свою воронку немереные силы. Спецназовцам был дан приказ стрелять по «Белому дому», то есть палить из пушек по воробьям, которые не хотели улетать от привычной кормушки. Бедные перепуганные птахи оглушали эфир истерическим матерным чириканьем, вздыбливали серые перышки, захлебывались паникой. Кому-то было страшно, кому-то интересно и даже смешно. И никому не было стыдно. Никому, кроме офицеров спецназа. Между прочим, мерзейшее чувство – стыд за того, кто отдает тебе приказ. Стыд за государство, в которое ты приучен свято верить с детства, с Суворовского училища.
Не дождавшись майорских погон, Кирилл написал рапорт об увольнении. Так сделали многие его сослуживцы. Они могли стерпеть боль, голод, холод, бессонные ночи, что угодно. Но стыда не стерпели.
Потом была Чечня. Глядя на изуродованные трупы, наблюдая тупую бестолковую бойню, он опять честно признался себе, что люди, отдающие приказы, не правы. С этой войной можно было разобраться в три дня. Имелось достаточно сил, чтобы решить проблему раз и навсегда. Однако кто-то совсем не хотел этого. Война всегда источник огромных доходов. Кровь восемнадцатилетних русских мальчиков из Тулы, Орла, Саратова оборачивалась пачками долларов, чистым золотом в чьих-то банковских сейфах. Политические лозунги, борьба свободолюбивого народа Ичкерии за независимость, права русскоязычного населения, безопасность границ – все это было блефом. На самом деле происходила зверская криминальная разборка на государственном уровне. Дело было не в демократии и диктатуре, не в религиозных противоречиях, а в рынке наркотиков и оружия, в дележе сфер влияния, в банальном бандитском беспределе, за который почему-то проливалась кровь русских мальчиков.
Его величество Государство может быть окрашено любой краской – красной, белой, коричневой. Не столь важно, какого цвета флаг развевается над твоей головой, под музыку какого гимна положено стоять, вытянувшись в струнку.
Для Кирилла с детства существовала одна простая формула: государство – залог стабильности. Это не обсуждалось даже с самим собой. Человек, приученный подчиняться приказу, должен верить во что-то. Пусть эта вера слепа и глуха, главное, чтобы она была. Если в октябре девяносто третьего незыблемая вера в государство дала здоровенную трещину, то после Чечни от нее не осталось даже легкой пыли.
– Как у тыба дила? – спросил лощеный усатый «чех», присаживаясь на тахту, рядом с Артуром.
Еще ни разу в жизни заказчики не приходили к нему с предварительной проверкой. Это было так дико и странно, что Артур не успел даже испугаться. И хорошо, потому что чеченские гости могли бы истолковать его испуг превратно.
– Все нормально, – ответил он, удивленно хлопая глазами, и добавил с любезной улыбкой: – Кофе хотите?
Они не отказались. Прошли на кухню. Их было всего двое. Одного, маленького, круглого, с глянцевой лысиной и масляными заплывшими глазками, Артур знал. Второго, усатого стройного красавца, видел впервые.
– Гиде он? – спросил усатый, закуривая.
– Он в Москве, – пожал плечами Артур, – лечится.
– Он уже во Владике, – осклабился толстячок, – это савысэм нэ харашо, Шпон.
Он почувствовал, как бледнеет. Он был уверен, что Михо еще здесь, в Москве. Ладони стали мокрыми, между лопаток, под теплой фланелевой ковбойкой, пробежала быстрая ледяная струйка пота. К счастью, они не видели его лица. Он стоял к ним спиной и помешивал длинной ложечкой кофе в серебряной турке. Потребовалось несколько долгих секунд, чтобы опомниться и взять себя в руки.
– Ничего, – произнес он, развернувшись к ним со спокойной улыбкой, – лечение только началось. Он будет кататься в Москву постоянно. Никуда не денется. Спешить не стоит. Я свое дело знаю.
Они не сочли нужным возражать. Не стали задавать никаких вопросов. Они поверили, но не столько
