Веры это всегда был праздник. Ей нравилось кормить Соню, укладывать спать, понемножку заниматься с ней английским, читать на ночь те детские книжки, которые сама Вера очень любила, но просто так, для себя, не стала бы перечитывать. А тут был замечательный повод вернуться к Пеппи Длинный Чулок, Тому Сойеру, Робинзону Крузо и ко многим другим любимым героям. Соня уже с пяти лет могла читать сама что угодно, однако слушать, как читают вслух, ей нравилось значительно больше.
Если появлялось свободное время, Вера водила ребенка в зоопарк, в кукольный театр, когда Соня стала старше, с ней вместе было интересно сходить в Пушкинский музей, в консерваторию, во взрослые театры на хорошие спектакли.
Еще в школе, глядя на Веру, все считали, что из нее получится отличная жена и мать, что она рано выйдет замуж, нарожает детей и ее дом будет всегда пахнуть пирогами. Возможно, если бы она не встретила в пятнадцать лет Стаса Зелинского, все именно так и сложилось бы в ее жизни. Но сложилось по-другому, и теперь, к тридцати, в ней накопился огромный запас невостребованной нежности. Она не умела жить для себя, ей надо было обязательно о ком-то заботиться, кого-то нянчить, жалеть, кормить. Поэтому она с удовольствием брала к себе Таниного ребенка. И девочка души в ней не чаяла.
– Только ты построже с ней, не давай на шею садиться, – вздохнула Таня.
Она прекрасно понимала, что Верочка по природе своей не может быть строгой. Впрочем, Соня никому на шею не садилась, у Верочки она вела себя даже лучше, чем дома.
«Лучше бы я был глухим, – думал Володя, – глухим и слепым».
Он зашел в это маленькое полупустое кафе с неприметной вывеской, только чтобы согреться и перекусить. Однако по привычке стал вслушиваться в разговор за соседним столиком.
– Да, понимаешь, не люблю я браться за такие варианты. Платят, конечно, лучше, но мне и так хватает, – говорил толстый, обрюзгший мужчина лет сорока, в светлом пиджаке, с массивным золотым перстнем на мизинце.
– Слышь, Кузя, очень надо. Ну вот позарез. Для меня лично.
Молодой накачанный парень, с низким прыщавым лбом, бритым затылком и большими, навыкате, бледными глазами, прямо-таки умолял своего приятеля.
– Не было бы там ребенка, я бы взялся без разговоров, – вздыхал толстый, – ты же меня знаешь.
На столе перед ними стояло много вкусной еды и пол-литровая бутылка пятизвездочного коньяку, в которой осталось совсем чуть-чуть, на самом донышке. Толстый слил этот остаток себе в рюмку, выпил, кинул в рот лимонный ломтик, сжевал, не морщась.
– Так я сам лично могу с сучонком разобраться. Очень надо, Кузя. Иначе мне кранты. Я обещал.
Подошла официантка, двое за столом замолкли.
– Коньячок повторим? – спросила она.
– Повторим, – кивнул толстый и громко, не стесняясь, рыгнул.
Появилась новая бутылка коньяку. Володя забыл о своих скромных битках по-московски, так увлек его разговор за соседним столом.
– Там ведь кто остался-то, – молодой стал рассудительно загибать пальцы, – бабка-параличка, мать- алкоголичка и этот сучонок. При таком раскладе с ним все может случиться. Выпадет, к примеру, из окна. Станет по улице шляться, машина собьет. Либо на помойке какую-нибудь тухлятину-отраву подберет, сожрет, и с концами. Пять лет всего, соображения – ноль. Голодный все время, как собака бродячая. И никто за ним не смотрит.
– Ну хорошо, а копать начнут? Попадется какой-нибудь дошлый опер. Нет, Прыщ, не могу, – толстый помотал головой, – и не уговаривай.
– Ну, Кузя, а? Ну такая площадь пропадает. Центр, Патриаршьи, окна на бульвар. Как подумаю, прямо душа болит. И ведь такую там вонищу, такую срань развели, бабка под себя ходит, хозяйка пьяная валяется. Это ж несправедливо, когда в такой хате в центре Москвы всякая шваль живет. Не могу, замочу я сучонка. А, Кузя? Я ведь сделаю все по-тихому, чистенько. Никому и в голову не придет.
Постепенно пустела вторая бутылка, и голоса за соседним столом становились все громче.
– Зачем я так нажрался? – задумчиво произнес Кузя. – Машину здесь оставить, что ли?
– Да ладно, ща кофейку покрепче, – махнул рукой Прыщ, – ехать недалеко совсем. Кто твою «Таврию» остановит? Была бы иномарка, тогда – да. Ну что решили-то, а?
Кузя помолчал, повертел в руке пустую рюмку, рассматривая ее на свет, и произнес со вздохом:
– Сумеешь все сделать аккуратно, чтобы следствия не было, тогда поглядим.
«Зачем я сюда зашел? – думал Володя с тоской. – Я хотел всего лишь поесть, погреться. А в итоге так и не съел ничего, и замерз еще больше».
За окном нервно затренькала автосигнализация. Толстый вздрогнул.
– Ну вот, а говоришь, иномарка… – Он выскочил из-за стола и побежал на улицу.
Володя сидел у окна. Ему достаточно было слегка, двумя пальцами, отодвинуть кружевную занавеску, чтобы увидеть, как толстый Кузя подбежал к новенькой желтой «Таврии», оглядел ее со всех сторон, открыл дверцу, выключил сигнализацию.
– Кошка, наверное, прыгнула. Или дети балуются, – сообщил он, вернувшись.
У него была сильная одышка, он еще несколько минут после короткой пробежки до машины дышал часто и тяжело, с хриплым присвистом. Но Володя этого уже не слышал. Он подозвал официантку, попросил счет, расплатился и вышел из кафе.
Неизвестный пятилетний мальчик еще поживет на этом свете. Пусть плохо, в грязи и в голоде, но поживет. А зло должно быть наказано.
От взрыва желтой «Таврии», припаркованной у маленького кафе в Сокольниках, не пострадал никто из прохожих. Те, кто находился внутри, были разорваны в клочья. Корпус машины остался цел. Личности погибших, водителя и пассажира, удалось установить. На момент взрыва за рулем находился Кузько Генрих Иванович, 1950 года рождения, известный в определенных кругах как Кузя, черный маклер, хитрый и скользкий квартирный мошенник. Пассажир, Дементьев Александр Михайлович, 1970 года рождения, был дважды судим и являлся членом одной из небольших бандитских группировок.
Официантка кафе описала маленького, худощавого молодого человека, который сидел в кафе один все то время, пока за соседним столиком обильно обедали и пили коньяк двое посетителей, позже погибших от взрыва.
– Лицо у него было странное. Знаете, такое… сосредоточенное, и не съел ничего. После того как на улице, у окон, сработала сигнализация, он довольно быстро расплатился и вышел.
– А вы случайно не слышали, о чем беседовали эти двое? – спросил официантку майор ГУВД Уваров.
– О делах, наверное, – она равнодушно пожала плечами, – знаете, я не имею привычки прислушиваться к разговорам клиентов.
– Везет нам на этого гения взрывного искусства, – вздохнул капитан Мальцев. – Юр, может, это наша судьба? Как дежурим по городу, так что-нибудь хитро взрывается.
– Интересно, если этот маленький-задумчивый работает профессионально, заказы выполняет, зачем бы ему в кафе сидеть с будущими жертвами? Зачем официантке и этим, заказанным, глаза мозолить?
– А может, он не профессионал? – прищурился Мальцев.
– С таким взрывным устройством, и не профессионал? – Майор Уваров усмехнулся. – Нет, Гоша. Тут личное что-то… Ты знаешь, скольких этот Кузя кинул? Сколько бомжей и самоубийц ему своей судьбой обязано? И ведь доказать ничего нельзя, все чистенько.
– Я никуда не поеду, – повторяла Ксения Анатольевна Курбатова, упрямо мотая головой и ударяя стиснутым кулаком по колену.
Антон чувствовал, что мать на грани истерики. Все эти дни она почти ничего не ела, отчаянно курила, постарела за неделю лет на десять.
– Мамочка, выслушай меня спокойно, пожалуйста, очень тебя прощу.
– Хорошо, Антоша. Я готова выслушать тебя. Только сначала ответь мне на один вопрос. Зачем ты это сделал?
– О Господи, мама, ну что ты мучаешь себя и меня? Ну не мог я везти Дениску в холодильнике, в цинковом гробу, в багажном отделении. Не мог, понимаешь ты или нет?
Антон почувствовал, что срывается на крик, и попытался взять себя в руки.
