закурил и тут же закашлялся. Потом произнес:
– Я ведь позвонил по тому номеру, вежливо так попросил Антона Владимировича. Там молодой женский голос как рявкнет: какой, мол, номер вы набираете? Ну, я сказал какой. А она мне, как идиоту, по слогам стала объяснять: «Фирмы здесь больше нет. Здесь частная квартира. Пожалуйста, вычеркните этот номер и больше никогда сюда не звоните!» Видно, очень ее достали звонками. Недавно, между прочим, во многих районах номера меняли. У меня на работе старуха бухгалтерша ночами не спит. Тоже дали новый номер, так теперь звонят круглые сутки. Она каждый день жалуется, мол, и в полночь, и в пять утра телефон надрывается и механический голос говорит: «Положите, пожалуйста, трубку и включите, пожалуйста, факс!» Кстати, я на всякий случай и насчет факса проверил. У той фирмы, «Стар-Сервис», номер телефона и факса был один и тот же. Зашел в первую попавшуюся контору и отправил ерунду какую-то, листочек с рекламой спортивных тренажеров. Машина в конторе просигналила, что факс прошел.
– Это еще зачем? – Сквозняк как бы опомнился и легонько хлопнул Головкина по плечу. – Ну, колись, что в голове-то у тебя было, когда факс отправлял?
Илья Андреевич сам не мог четко сформулировать, о чем думал, на что надеялся. Просто проверил телефон, а заодно уж и факс, на всякий случай. Однако Сквозняк был прав, заставляя его сейчас заново осмыслить и проанализировать тот нелогичный поступок.
– Да понимаешь, – медленно проговорил он, – я ведь тогда, в Праге, съездил на ту улицу, где кончили Курбатова. Мне все покоя не давало, почему именно в турагентстве? Что он там мог делать? Так вот, контора была, конечно, закрыта. На окошке висел рекламный щит, а на нем разноцветными буквами на разных языках – ну и по-русски тоже – написано: семейные туры, авиабилеты, в общем, перечень всяких услуг. В том числе ксерокс и факс. Я просто стоял, глазами хлопал и читал. Раз пять прочитал. Это ведь была для меня, так сказать, конечная станция. Оттуда уже мне идти некуда было, только в Москву ехать. С пустыми руками.
– Ладно, – Сквозняк поднялся, давая понять, что разговор на сегодня окончен, – узнай-ка мне адресок той квартиры, куда тебя просили больше не звонить. Это можешь сделать?
– Попробую, – кивнул Головкин. – А зачем?
– На всякий случай, – ответил Сквозняк и растворился в темноте.
А Илья Андреевич, оставшись один, опять закурил.
«Он хочет выйти на второго Курбатова. Но при чем здесь случайные люди, которым просто поменяли номер? Они ведь об исчезнувшей фирме даже слышать спокойно не могут. Их звонками достали. При чем здесь они? Или он надеется узнать что-нибудь о втором Курбатове через тех, кто его сейчас разыскивает по телефону? Но ведь они же сами его разыскивают, а стало быть, не знают, где он. Но с другой стороны, эти люди когда-то имели дело с фирмой и, значит, могут располагать какой-то информацией. А он думает, что умнее их всех и сумеет вытянуть из них то, чего они сами не знают…»
Нет, логика Сквозняка в данном случае была для Головкина темна и непонятна. Илья Андреевич заметил, что опять накрапывает мелкий дождик. Новый дорогой костюм, конечно, не полиняет, как та дешевка, однако все равно лучше не мокнуть. А зонтик он опять не захватил. Вот ведь закон подлости…
Головкин встал, затоптал недокуренную сигарету и быстро пошел к метро.
Володя бежал, не глядя под ноги, и поскользнулся на банановой кожуре. Поднимаясь, он заметил, что одна брючина порвалась на колене, колено кровоточит, ободранные до крови ладони покрыты грязью. Боли он не почувствовал, только обиду и брезгливость к собственным грязным рукам.
Ну что ж, все равно пора возвращаться домой. Опять ни с чем. Собеседнику толстячка удалось скрыться, исчезнуть в сумерках. Опять Володя не видел лица, только силуэт, очертания фигуры. Еще один день прошел впустую.
Впрочем, не совсем. Ни один из последних пяти дней нельзя назвать пустым…
Долго ничего не происходило, Володе казалось, он потерял след, а стало быть – надежду. Он уже готов был оставить толстячка в покое. Тот жил своей размеренной, благопристойной жизнью, ездил утром на макаронную фабрику, вечером возвращался домой, ни с кем не встречался, иногда отправлялся в командировки. Володя уже знал, что его скучный «объект» работает снабженцем, что зовут его Головкин Илья Андреевич, что у него сложные отношения с женой, детей нет, родственников и друзей, вероятно, тоже.
Для снабженца командировки – дело обычное, тем более дома не все ладно…
Но внезапно что-то изменилось. Володя даже не понял, когда именно это произошло. Толстячок пропал. Ну ладно, ничего странного, очередная командировка. Однако вернулся он другим человеком. Володя достаточно изучил его, чтобы моментально почувствовать: «объект» нервничает, буквально сходит с ума. На полном, благообразном лице был написан панический страх.
Володя напрягся. Он решил, что кто-то из банды все-таки замаячил на горизонте.
Кем мог быть для них тихий, добропорядочный Илья Андреевич? Уж никак не боевиком и не шофером. Казначеем! Конечно, именно на такую роль он подходил более всего. Значит, банда распалась, Головкин стал жить своей обычной жизнью. Его никто не трогал, ни власти, ни бандиты. Возможно, он даже решил воспользоваться какой-то частью денег банды. Ведь осталось же у него что-то, раз он был казначеем.
Но тут к нему явился некто из прежних приятелей и потребовал денег. У Ильи Андреевича возникли проблемы. Он дико испугался, потом стал бегать по Москве, по всяким департаментам.
Глядя, как Головкин в очередной раз скрылся за дверьми приемной Моссовета, Володя с усмешкой подумал: «Неужели он там хранит бандитские деньги?»
Впрочем, сама по себе беготня Ильи Андреевича Володю не интересовала. Ему было наплевать, как казначей станет решать свои проблемы, есть ли у него деньги, готов ли он с ними расстаться. Ему хотелось только одного: разглядеть лицо человека, который явился за деньгами. Но пока ничего не получалось.
Человек этот уже трижды встречался с Головкиным, и каждый раз Володя засекал встречу. Но ему не удавалось разглядеть лицо. Он видел только силуэт, очертания невысокой коренастой фигуры, он заметил легкую, звериную пластику, однажды даже профиль мелькнул. Но разглядеть и запомнить лицо Володя не мог.
Неизвестный встречался с Головкиным всегда в сумерках, выбирал безлюдные места, тихие дворики с неосвещенными скамейками. Именно на этих скамейках, в темноте, они сидели с Ильей Андреевичем и о чем-то очень тихо разговаривали.
Только сегодня бандит вдруг неожиданно громко рассмеялся. Смех звучал жутковато, Володя подумал, у бандита сдали нервы. Он в постоянном напряжении. Даже человек с железными нервами не может долго существовать в состоянии волка среди красных флажков. Это напрягает, изматывает.
Да, несомненно, вечерний собеседник Ильи Андреевича находился в бегах. Он умел растворяться в темноте, появляться ниоткуда, проходить сквозь стены. «Сквозняк!» – слово возникло в голове как бы само собой. Володя убеждал себя, что это домыслы, плоды воспаленного воображения. Сначала надо увидеть лицо.
Володя боялся, что каждая встреча бандита с казначеем может оказаться последней. Казначей отдаст деньги, бандит исчезнет. Оставалось только не спускать глаз с Головкина. Володя взял на работе свой законный отпуск, он позволял себе не больше четырех часов сна в сутки, он почти ничего не ел. С шести утра до часа ночи он был тенью Ильи Андреевича.
Он не решался подойти ближе потому, что знал, как обостряется чутье от постоянной необходимости быть незамеченным, неузнанным. Бандит обнаружит Володино внимание, угадает смертельного врага, начнет действовать разумно и осторожно. Он не глупее Володи, а потому неизвестно, кто победит в этом единоборстве.
Открытого единоборства допустить нельзя. Надо незаметно выследить и исполнить приговор. Нельзя рисковать. Если бандит заподозрит слежку, он убьет Володю и опять зло останется безнаказанным – самое главное, самое страшное зло.
Фотография главаря банды еще полтора года назад появилась на стендах перед районными отделениями милиции:
«Разыскивается опасный преступник. Рост ок. 175 см, телосложение нормальное… Особых примет нет».
