— Я отправил его домой на извозчике. Выйдем на минуту.
Рената между тем присела на край кровати, промокнула платком влажное лицо Зины, потянулась по- кошачьи, сонно помахала ресницами.
— Сестра, будь умницей.
— Не трогай меня! — слабо вскрикнула Зина.
Худолей впился в Агапкина своим гипнотическим взглядом.
— Всего на два слова. Выйдем.
— Я никуда не пойду. Что вы намерены делать с ребёнком и с Зиной?
— Ничего. Ровным счётом ничего. Я желаю только добра. Зина молода, у неё вся жизнь впереди. Вам известно, как в этой стране относятся к незаконнорождённым детям и к их матерям?
— Федор Фёдорович, они свезут её в сиротский приют, — сказала Зина, — отдадут, как подкидыша.
— Сестра, ты сама этого хотела, разве нет? — Худолей отпустил Агапкина и всем корпусом повернулся к кровати. — Мы же договорились, будь благоразумна.
— Нет! Никогда!
— Ты поклялась хранить тайну. Ты нарушишь клятву, если оставишь себе ребёнка. Тайна раскроется по твоей вине.
— Ну, так убей меня сразу, прямо здесь. — Зина вдруг густо покраснела, оскалилась, на лбу вздулась жила. — Федор, больно! Будто схватка опять!
Агапкин решительно подошёл к кровати, грубо, за руку, поднял Ренату.
— Ступайте-ка вы курить, сударыня. И вы, Георгий Тихонович, извольте выйти. Мне нужно осмотреть больную.
Худолей вопросительно взглянул на Ренату. Она равнодушно пожала плечами, зевнула, прикрыв ладонью рот, вытащила из кармана золотые часы-луковицу.
— Вероятно, послед отходит. Девять с половиной утра. Мастер, позвольте мне уйти. Я валюсь с ног.
— Да уйдите же, наконец, вы оба мне мешаете! — крикнул Агапкин.
Прежде чем дверь за ними закрылась, он услышал, как Рената сказала сквозь зевок:
— Ладно, пусть. Всё равно надо ждать до ночи.
Агапкин слегка надавил на мягкий Зинин живот, извлёк детское место, осмотрел края, нет ли оборванных сосудов, целы ли оболочки, промыл Зину раствором марганца, облил йодом. Жгло сильно, она тихо всхлипывала. Наконец он накрыл её чистой простынёй, сел на край кровати, поднёс к её губам стакан с чаем. Она жадно глотнула.
— Только не уходите. Я знаю, вы устали, но не оставляйте меня тут одну, умоляю!
— Тебе надо лежать ещё сутки. Я не уйду, конечно. Где твои родители?
— Здесь, в Москве.
— Они бедны?
— Нет. Очень богаты.
— Разве они не ищут тебя?
— Они думают, я в монастыре, далеко, под Вологдой. Я давно им сказала, что хочу принять постриг. Они смирились с моими странностями. Я разыграла все так, будто уехала туда послушницей, ещё летом, когда начал расти живот. Я заранее написала письма. У Сысоева тётка в Вологде, он ей отвёз, она шлёт в Москву каждую неделю.
— Отлично. Что дальше?
— Дальше по плану я должна вернуться домой, когда оправлюсь после родов.
— Что будет, если ты вернёшься с ребёнком?
— Не знаю. Будет ужас.
— Родители прогонят тебя на улицу?
— Нет. Разумеется, нет. Они простят. Но тайна откроется. Я давала клятву, как и вы. Помните, какие там страшные слова?
— И ты из-за этого готова отказаться от ребёнка?
— Я лучше умру. Вот чего он боится больше всего. Если я умру здесь, у него в квартире, ему точно несдобровать.
Когда вошёл Худолей, Агапкин сообщил ему, что у Зины может открыться кровотечение. Это весьма опасно, и единственный способ предотвратить беду — оставить с ней ребёнка, поскольку для нормальных сокращений матки необходимо, чтобы Зина кормила грудью.
— Да? Странно. Я никогда об этом не слышал, — сказал Худолей.
Федор заметил в жёлтых глазах страх, растерянность. Если бы уважаемый Мастер сейчас попробовал воздействовать своим гипнозом на него, на Зину, вряд ли бы что-нибудь вышло. Агапкин мысленно поздравил себя с первой, маленькой, но важной победой, может быть, не так над Худолеем, как над собой. Голос его теперь звучал твёрдо и уверенно.
— Ну что ж, Георгий Тихонович, вы сами учили меня: мы все когда-нибудь узнаем впервые. Нужен запас свежего белья, много марли, клеёнка, какие-нибудь детские вещи, пелёнки, одеяло, чепчик. И ещё, необходимо поесть, Зине и мне.
— Хорошо. Еду можно заказать из ресторана, по телефону. Я отправлю Сысоева в лавку, вы напишите список.
— Он пьян, все напутает. У вас нет прислуги?
— Есть приходящая, но я отпустил на эти дни.
— В таком случае, будьте любезны, вынесите грязное бельё и ночную вазу. Она полна, скоро польётся через край. Я просил это сделать Ренату, но она забыла. А мне рук пачкать нельзя, сами понимаете.
Отставной полковник ФСБ Иван Анатольевич Зубов неплохо изучил своего шефа. Но разговор в самолёте, в начале июня 2004 года, когда они летели из Швейцарии в Москву, разбил сложившийся образ вдребезги.
Сначала Зубов решил, что его шеф просто сошёл с ума. Мало ли на свете свихнувшихся миллиардеров?
Впрочем, никаких иных признаков безумия, кроме желания вернуть молодость и жить вечно, Кольт не проявлял. Само желание не казалось Ивану Анатольевичу таким уж абсурдным. Но одно дело хотеть, и совсем другое — верить в реальную возможность.
«Потом — это уже вопрос не медицины, а веры», — повторял про себя Зубов слова швейцарского профессора.
Вера — понятие эфемерное, зыбкое, в карман не положишь и на хлеб не намажешь. Кто-то верит в загробную жизнь, в рай и в ад, кто-то в реинкарнацию, перевоплощение души или вообще ни во что. Большинство людей об этом просто не задумываются. Живут, как трава в поле. Но Пётр Борисович Кольт — человек штучный, уникальный. Когда он сказал: «Я — не все», с этим нельзя было не согласиться.
В бизнесе Кольт просчитывал не только ближайшие, но и отдалённые перспективы. Швейцарский профессор пообещал ему лет пятнадцать. Пётр Борисович привык думать о своём будущем, думает и сейчас, правда, не совсем обычным образом — ну так что же? Он всегда отличался оригинальностью мышления.
«А почему бы и нет?» — спросил себя отставной полковник.
Для начала Иван Анатольевич залез в Интернет, нашёл в энциклопедиях информацию о профессоре Свешникове и убедился хотя бы в том, что это не вымышленный персонаж. Искомый профессор упоминался вскользь, на специальных научных сайтах, в статьях и рефератах по биологии и медицине, в связи с гистологией, теорией кроветворения и военной хирургией. Ни слова о его открытиях или хотя бы опытах по омоложению отставной полковник не нашёл. Зато обнаружил некоего профессора Мельника, живущего здесь и сейчас.
Биолог, доктор наук Борис Иванович Мельник на полном серьёзе обещал, что очень скоро он лично осчастливит человечество, предложит простой общедоступный способ увеличения средней продолжительности жизни до ста пятидесяти, двухсот лет. Его концепция сводилась к тому, что старение — особая генетическая программа, цель коей — усовершенствование биологических видов.
Для начала доктор цитировал некоего Августа Вейсмана, который будто бы заявил в знаменитой лекции
