Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет

заранее.

Морозы отступили. Светило мягкое солнце. Ялту продувал насквозь ветер, прохладный и сильный, но на море был штиль. Несколько дней подряд к пристани шли пешком люди, тянулись подводы, обозы, экипажи, медленно тащились автомобили, груженные узлами, чемоданами, корзинами. В городе заколачивали витрины магазинов, закрывали последние лавки и кафе. Каждый, кто хотел покинуть Россию, имел возможность получить место на одном из кораблей. По всем портовым городам были развешены листовки.

«ПРИКАЗ

Правителя Юга России

и Главнокомандующего Русской армией.

Севастополь, 29 октября 1920 года.

Русские люди! Оставшись одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда.

В сознании лежащей на мне ответственности я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.

По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, – семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.

Армия прикроет посадку. Необходимые для эвакуации суда стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих.

Дальнейшие наши пути полны неизвестности.

Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.

Да ниспошлет Господь всем силы и разум одолеть и пережить русское лихолетье.

Генерал Врангель».

В порту нашлись носилки. Полковника Данилова внесли по трапу на борт парохода «Константин». Там, в тесной каюте Натальи Владимировны и Оси, доктор Потапенко сразу стал снимать повязки и осматривать открывшуюся рану.

– Ты, Павел, учти, я поклялся: если ты выживешь, я брошу пить. Когда тебя принесли, было ясно: спасти тебя может только гений, вроде Михаила Владимировича. Но я справился, я тебя спас. Стало быть, я гений. А пропивать свою гениальность – смертный грех, вроде самоубийства. У меня и так грехов довольно. Вот доплывем до земли обетованной, выпью там последнюю, забугорную, и конец. Аскетическая трезвость на всю оставшуюся жизнь, – говорил Потапенко.

Голос доктора сливался с плеском воды, гулом ветра, криками чаек. Данилов привык к боли, она не оставляла его ни на минуту, туманила голову, глушила звуки, путала мысли и лишь иногда слегка притуплялась благодаря морфию. Тогда он засыпал, ему снились Таня и маленький Миша. Он не видел их больше двух лет. На войне время летело страшно быстро. А теперь вдруг потекло медленно или вообще остановилось.

Он был ранен в бою у Чонгарского моста. Чудом попал в санитарный фургон, потом в ялтинский госпиталь. Шинель вместе с документами украли мародеры. Он был без сознания. Госпиталь готовился к эвакуации. Тяжело раненного, обмороженного полковника Данилова сочли безнадежным.

– Отходит. Отмучился, – сказал дежурный врач.

Священник спешно прочитал молитву.

Но тут явился доктор Потапенко. Он знал Данилова еще в Москве, поскольку работал в лазарете Святого Пантелиимона вместе с Михаилом Владимировичем и Таней.

– Нет, Павел, не помрешь, не дам. Хочешь Таню вдовой оставить, а Мишеньку осиротить? Не выйдет! Не дам!

От первой до последней минуты трехчасовой операции доктор грязно ругался. Две сестры монахини и старуха фельдшерица, помогавшие ему, морщились, вздыхали. Доктор был мрачен, зол, но кристально трезв. Руки его не дрожали, движения были четкими и точными.

– Я ведь тебе, мерзавцу, даже обе ноги сохранил. Резать не стали только потому, что думали, ты уже помер. А то бы точно оттяпали. При таком обморожении гангрена считается неизбежной. Но я восстановил кровообращение по методу Свешникова, твоего великого тестя, и ноги спас. Ничего, Пашка, прибудем в Константинополь, очухаемся, соберемся с силами и отобьем Россию. Ладно, спи.

Потапенко закончил перевязку, с хрустом потянулся, стукнулся головой о низкий потолок каюты и отправился на верхнюю палубу сказать последнее «прости» крымскому берегу.

Наталья Владимировна стояла в углу каюты на коленях, держала в руках маленький образ Казанской Божьей Матери, молилась и плакала. Ее муж граф Руттер Иван Евгеньевич, член Государственного совета, умер от сердечного приступа меньше месяца назад. Ее старший брат Михаил Владимирович Свешников, ее любимые племянники Таня и Андрюша остались в большевистской Москве, и судьба их была неизвестна.

Наталья Владимировна не хотела никуда уезжать. Собственная жизнь казалась ей конченной и ненужной. Похоронив мужа, она несколько суток не вставала с постели, желая лишь одного – уйти так же легко и быстро, как он. Но у нее был Ося, приемный сын, пятнадцатилетний мальчик. Он заставил ее подняться и жить дальше. Он возился с ней, как с младенцем, неизвестно где доставал продукты, кормил с ложки, заваривал травяной чай, выводил на прогулки. Он постоянно повторял, что Михаил Владимирович, Таня, Андрюша, маленький Миша живы, здоровы, выдумывал фантастические истории, как явится с фронта полковник Данилов и они вместе вывезут всю семью из Москвы.

Осины истории всегда заканчивались счастливо. Это были главы из приключенческого романа, с погонями, переодеваниями, хитрейшими интригами.

– Данилов отрастит бороду, замотает голову чалмой. Он станет индийским факиром, я гимнастом, мы дойдем до Москвы пешком, как артисты бродячего цирка. Население отнесется к нам с живым сочувствием и любопытством, чекисты не тронут, потому что мы – братья по классу, индийские пролетарии, угнетаемые британским колониальным империализмом. Денег, полученных за представление, хватит, чтобы купить поддельные документы. Все вместе мы доберемся до Петрограда, а там уж недалеко Финляндия. Пограничникам просто заплатим.

Ося устраивал целые представления, ходил на руках, крутился колесом, делал двойное сальто. Когда он в лицах стал изображать Ленина и Троцкого, которые непременно пригласят юного индийского гимнаста в Кремль, чтобы научиться у него тайным приемам коллективного гипноза, Наталья Владимировна впервые рассмеялась.

– Конечно, у меня будет возможность прикончить их, но ты знаешь, я противник убийства. Я их навсегда загипнотизирую, они станут веселыми и безобидными, как маленькие ручные макаки, и вся мировая общественность долго будет недоумевать, каким образом стайка дрессированных животных сумела захватить власть и три года корчить из себя правительство России.

Номер «Крымских ведомостей», в которых был напечатан список погибших солдат и офицеров, принес сосед, старый одинокий профессор. Наталья Владимировна тихо вскрикнула, увидев имя полковника Данилова. Но Ося тут же сказал:

– Ерунда! Ошибка! Даже думать не смей об этом!

А на следующий день явился доктор Потапенко и сообщил, что Данилов жив, лежит в госпитале.

Берег исчез. Вокруг было открытое спокойное море. Далеко впереди, на востоке, на фоне закатного солнца и тонких нежно-лиловых облаков видны были силуэты еще двух кораблей. Ося бродил по нижней палубе. Там сидели и лежали люди. Кто-то пил, закусывал воблой, черными, как уголь, сухарями, гнилыми яблоками. Кто-то спал, храпел и бормотал во сне. Чубатый парень в бушлате бренчал на балалайке, скалил стальные зубы, уныло выкрикивал матерные частушки. Рядом рыжеволосая женщина в шинели, накинутой на бархатное бальное платье, кормила грудью младенца. Невозможно было отличить военных и казаков от штатских, лавочников от биндюжников. Молодые выглядели стариками, старики, исхудавшие до прозрачности, походили на маленьких беловолосых детей. Мужчины в женских шалях, женщины, стриженные после тифа, в солдатских сапогах, в гимнастерках и штанах галифе.

Свежий морской бриз не мог заглушить запахи перегара, давно немытых тел, вонь открытого