последний раз он обедал вчера днем. В Шереметьево только пил и не закусывал.
Пицца, кофе, таблетка темпалгина привели его в чувство. Он сунул руку во внутренний карман куртки, хотел достать телефон. Но телефона не было. Не оказалось его и в сумке.
Иван Анатольевич спокойно, не спеша, просмотрел все отделения. Отчетливо вспомнил порядок действий. Итак, он вошел в самолет. Занял свое место. Отдал куртку стюардессе. Перед тем как отключить телефон, набрал номер сына. Услышал, что абонент временно недоступен. Отправил эсэмэску. «Не сходи с ума. Подумай о Дашеньке. Жду звонка». После этого отключил телефон и положил его в специальный наружный карман сумки. Выпасть оттуда он не мог. Что же получается?
Иван Анатольевич минут за десять с помощью полицейского отыскал нужного диспетчера. Аэрофлотовский «Боинг» еще не улетел назад, в Москву. В салоне шла уборка. Диспетчер по рации связался с самолетом и попросил Зубова подождать. Через двадцать минут Иван Анатольевич узнал, что никакого телефона в салоне не нашли.
На улице давно стемнело. Зубов вспомнил, что последний поезд на остров отправляется в половине восьмого. Если сию минуту сесть в такси, можно успеть. От аэропорта до вокзала минут сорок езды. Гамбург – не Москва, пробок не будет. Главное добраться до Зюльта сегодня, встретиться с Соней. Только поговорив с ней, можно в чем-то разобраться.
До стоянки такси Иван Анатольевич не дошел. Сразу у выхода нырнул в автобус-экспресс. Сел на заднее сиденье, так, чтобы незаметно наблюдать за людьми, которые входили и расплачивались с шофером. Через пять минут экспресс отчалил, больше половины мест остались свободными, и никто из пассажиров не показался Зубову подозрительным.
«Значит, им нужен был только телефон. В самом деле, сейчас меня вести не надо. Им отлично известно, куда я направляюсь».
Кому – им, кто такие – они? Об этом Иван Анатольевич старался пока не думать. Чтобы составить для себя более или менее ясную картину происходящего, нужно было связаться с несколькими людьми. Позвонить. Зубов постоянно дергался. Рука машинально шарила то в сумке, то в карманах, искала телефон.
Вот уже десять лет Иван Анатольевич не расставался с этой удобной умной игрушкой, и теперь ему казалось, что он потерял кусок самого себя. Там, в записной книжке, остались десятки номеров, не продублированных ни в компьютере, ни на бумаге. Там хранились фотографии и видео Дашеньки, среди них уникальные, сразу после роддома, первая младенческая улыбка, первые шаги.
Было мерзко оттого, что чужие глаза заглянут в его фотоальбом. А они заглянут непременно, потому что Соня переслала ему по ММС снимок Фрица Радела.
Григорий Всеволодович выглядел скверно. Бледный, потный, он лежал на диване в гостиной, прижимал подушку к животу. Вот уж месяц он обходился без кокаина. Период тяжелой абстиненции прошел, но теперь он пытался компенсировать отказ от наркотика другими удовольствиями.
– Колики замучили, – сообщил жалобно, – ночью ел утку с яблоками и запивал шампанским.
– Объелись? Вам, Григорий Всеволодович, как будто нравится болеть, – сказал профессор, прощупывая твердый вздутый кудияровский живот.
– В жизни должны оставаться какие-то удовольствия, – простонал Кудияров, – иначе зачем тогда все?
– Откройте-ка рот. Язык ужасный у вас. Пожалуй, придется ехать в госпиталь, – сказал Михаил Владимирович.
– Почему это?
– Нужны некоторые процедуры, которые здесь провести затруднительно.
– Нет. Ни в коем случае. Вы должны помочь ему здесь, быстро и конфиденциально, – нервно прошептал Петя.
– Ну что ж, тогда вам, Петя, предстоит взять на себя обязанности хожалки. Вы, кажется, пару курсов успели окончить? Помните, как промывать кишечник, как клистир ставить? Милости прошу, приступайте.
– Да, но, позвольте, Михаил Владимирович, я не справлюсь один.
– Вы хотите, чтобы я вам ассистировал?
Несколько секунд Петя озадаченно молчал. Целая гамма сложных чувств читалась на его пухлом розовом лице. Наконец он изрек:
– Я понял. Оставайтесь здесь. Я вернусь скоро.
Михаил Владимирович дал Кудиярову соды и угольного порошка, заказал у горничной кипятку, чтобы заварить ромашку.
– Сколько же вы выпили шампанского?
– Точно не помню. Бутылки две, наверное.
– Отлично. Да еще с жирной уткой. Я ведь предупреждал вас, ничего вам этого нельзя. А вы, извините, нажрались и напились совершенно свински.
– Напился, да. – Кудияров громко рыгнул. – Нервы хотел успокоить. Не было у меня иного пути. Вопрос, можно сказать, шекспировской глубины и мощи, на уровне быть или не быть? Мысли так измучили меня, я должен был расслабиться, дать себе моральную передышку, снять напряжение.
– Может, вы поспите немного? Скоро вернется Петя, мы сделаем все необходимое, вам станет легче.
– Профессор, спать нет времени. Нам надо серьезно поговорить, именно сейчас, пока Петя не вернулся. Откройте-ка средний ящик бюро и возьмите там сверху тонкую такую голубую папочку.
– Зачем?
– Возьмите папочку, внутри всего один листок бумаги. Прочитаете его, сами поймете всю глубину и неразрешимость нашей с вами драмы.
Листок оказался старым госпитальным бланком. Он был исписан крупным корявым почерком лиловыми чернилами.
Внизу, на некотором расстоянии от основного текста, той же рукой была сделана приписка.
«
Конец фразы размылся, вероятно, слезой.
– Ну, что скажете? – спросил Кудияров.
– Скажу, что вы, Григорий Всеволодович, действительно подлец. Я отлично помню, когда вы работали у нас в лазарете кассиром, фельдшерица Аграфена Чирик была сильно в вас влюблена. Вы исчезли с казенными деньгами, она из-за вас имела неприятности с полицией. Теперь вот опять вы воспользовались чувствами одинокой слабой женщины, заставили ее солгать, не понимаю только, зачем.
– Ай, профессор, перестаньте. – Кудияров сморщился и опять громко рыгнул. – Слишком мало времени у нас для пустых разговоров. Груша написала чистую правду, хотя, должен признаться, ей это далось ценой
