Впрочем, все эти лихие планы он строил лишь для того, чтобы хоть немного отвлечься. Он прекрасно осознавал, что ПОРОК ничего такого не допустит. Нет уж, ему придётся продумать всё до мелочей, прежде чем сделать свой ход.
И вот это наконец случилось — дверь с лёгким «пуф-ф!» приотворилась, а затем распахнулась настежь. Томас сам удивился собственной реакции: он не сделал ничего. Что-то подсказывало: между ним и столом возник невидимый барьер — как там, в большой спальной палате после побега из Лабиринта. Время действовать ещё не наступило. Пока.
Единственное, что он почувствовал — это легчайший толчок удивления: в комнату вошёл Крысюк — тот самый тип, что наставлял приютелей насчёт испытаний в Топке. Тот же длинный, унылый нос, глазки, как у хорька, волосёнки, зализанные на одну сторону, чтобы прикрыть недвусмысленную лысину. Та же смехотворная «спецовка», по выражению Минхо — белоснежный костюм. Тип ещё больше выцвел с момента их предыдущей встречи. Локтем Крысюк прижимал к себе пухлую папку, неряшливо набитую измятыми бумажками — руки были заняты: он тащил стул с прямой спинкой.
— Доброе утро, Томас, — сказал он с принуждённым кивком. Не дожидаясь ответного приветствия, тип закрыл дверь, установил стул за столом и уселся. Положил перед собой папку, раскрыл её и принялся ворошить бумажки. Дойдя до нужной, прекратил суету и возложил руки на документ, после чего изобразил на крысиной физиономии подобие улыбки и воззрился на Томаса.
Когда тот, наконец, заговорил, то это оказалось не таким простым делом — Томас молчал несколько недель, и поэтому его голос больше напоминал воронье карканье:
— Будет доброе, если меня выпустят отсюда.
На физиономии Крысюка не дрогнул ни один мускул.
— Да, да, конечно, я знаю. Не беспокойся. Сегодня тебе предстоит услышать массу приятных новостей. Уж поверь мне.
Томас навострил уши. В нём вдруг всколыхнулась надежда, и от этого ему самому стало стыдно — пусть только на одну секунду.
— Приятные новости? Вы же, кажется, отобрали нас для этих Испытаний за сообразительность. А теперь ты, выходит, меня за дурака держишь?
Несколько секунд Крысюк молчал, потом ответил:
— Сообразительность. Да. Кроме всего прочего. — Он снова замолчал и всмотрелся в лицо Томаса. — Ты вправду считаешь, что нам это всё нравится? Ты думаешь, мы наслаждаемся видом ваших страданий?! Всё имеет свою цель, и скоро она тебе станет абсолютно ясна!
По мере того, как он говорил, напряжение в его голосе нарастало, и последнее слово Крысюк проорал, даже лицо покраснело.
— Ну-ну, — заметил Томас, с каждой секундой набиравшийся всё большей дерзости. — Не истери, папаша. Не ровён час, кондрашка хватит. — Ах, как приятно было выплюнуть эти слова!
«Папаша» вскочил и наклонился вперёд, опершись на столешницу. Вены у него на шее вздулись толстыми верёвками. Потом он медленно опустился обратно на стул и несколько раз глубоко вдохнул, остывая.
— Мы-то думали, что четыре недели в этом белом ящике способны заткнуть рот самому отъявленному строптивцу, но ты, похоже, только ещё больше обнаглел!
— Так что — может, расскажешь мне, что я не поехал мозгами, а? И что Вспышки у меня нет и никогда не было? — Томас ничего не мог с собой поделать — бешенство закипало в нём с такой силой, так что, в конце концов, он почувствовал, что ещё немного — и взорвётся. Но каким-то чудом ему удавалось сохранять ровный тон. — А знаешь, что не позволило мне не сойти с ума? Да то, что глубоко внутри я убеждён — ты наврал Терезе! Это опять был один из ваших дурацких тестов! Так что — куда вы пошлёте меня на этот раз? На долбаную луну, что ли? Или заставите переплыть океан в одних подштанниках? — И добавил ехидную улыбочку для пущего эффекта.
В течение этой краткой речи Крысюк не сводил с Томаса ничего не выражающих глаз.
— Всё сказал?
— Нет, не всё. — Томас так долго ждал случая высказаться все эти долгие дни, а когда этот самый случай представился, оказалось, что из головы разом выветрились все обвинительные слова, которые он собирался обрушить на своих мучителей. — Я... Я хочу, чтобы ты рассказал мне всё. Сейчас, немедленно!
— О, Томас... — тихо сказал Крысюк, будто сообщая печальную новость маленькому ребёнку. — Мы не лгали. У тебя Вспышка — это правда.
Томаса словно ушатом холодной воды окатили. «Неужели Крысюк и сейчас врёт?» — раздумывал он. Но внешне своего разочарования юноша никак не проявил, лишь пожал плечами, будто такого ответа и ожидал.
— Ну что ж, с ума я, во всяком случае, пока ещё не сошёл.
Конечно, мотаясь по Топке, сталкиваясь с хрясками, да ещё тесно общаясь с Брендой, он в какой-то момент подхватил вирус; с этой мыслью Томас смирился. Но он твердил себе, что пока-то с ним всё в порядке! Он в свом уме. А это самое главное.
Крысюк вздохнул.
— Ты не понимаешь. Не понимаешь, зачем я пришёл сюда, чтo хочу тебе сказать...
— С какой стати я обязан верить всему, что вылетает из твоего поганого рта? Как ты вообще можешь допустить мысль, что я тебе поверю?
Томас вдруг обнаружил, что вскочил на ноги, хотя совершенно не помнил, как это случилось. Грудь ходила ходуном в тяжёлом, яростном дыхании. Он постарался взять себя в руки. Крысюк молча буравил его холодным взглядом; его зрачки казались бездонными чёрными провалами. Неважно, врёт этот тип или нет — Томас намеревался выслушать его до конца, ведь от этого, по-видимому, зависело его освобождение из белой тюрьмы. Юноша принудил себя дышать мерно и спокойно. Он ждал.
После нескольких секунд молчания, гость продолжил:
— Да, я знаю — мы лгали тебе. Много. Часто. Мы делали с тобой и твоими друзьями воистину ужасные вещи. Но всё это было частью плана, который ты не только одобрил, но и в создании которого сам принимал активнейшее участие! Признаю — нам пришлось зайти чуть дальше, чем мы сначала намеревались, однако всё оставалось полностью в духе и русле того, что наметили Создатели — и что ты сам разработал, после того, как они были... устранены.
Томас медленно помотал головой. Да, когда-то он сотрудничал с этими людьми, хоть и не помнил, в чём состояло сотрудничество. Но сама идея — заставить кого бы то ни было пройти через подобные испытания — не укладывалась у него в голове. Вообще-то Томас помнил больше, чем показывал с виду. Хотя окно в прошлое было словно измазано сажей, сквозь которую неясно виднелись какие-то фрагментарные картинки, юноша помнил, что не только он, но и Тереза работали на ПОРОК, что они помогали создать Лабиринт. Он много о чём вспомнил...
— Ты мне не ответил. Повторяю вопрос: почему ты думаешь, что я тебе поверю?
— Потому что нет смысла водить тебя за нос, — ответил Крысюк. — Больше нет.
Томас внезапно почувствовал страшную усталость — словно все силы разом покинули его. С тяжёлым вздохом он опустился на пол и снова покачал головой.
— Я даже не понимаю, что это значит. — Какой смысл вести разговоры, если не веришь ни единому слову собеседника?
Крысюк продолжал говорить, но тон его изменился: из отстранённого и бесстрастного он стал профессорско-назидательным:
— Ты, безусловно, отлично знаешь о том, что в мире царит страшная болезнь, пожирающая человеческий рассудок. Всё, что мы до сих пор делали, было направлено на одну, и только одну, цель: проанализировать паттерны, реакции вашего сознания и построить рабочий чертёж, схему, которая запечатлела бы их, и на основе этого чертежа разработать лечение. Страдания, испытания, потерянные жизни — такова ставка в игре, и ты это знал, когда приступал к осуществлению плана. Мы все это знали. Выживание человеческой расы — вот в чём цель и причина всех наших действий. И решение загадки теперь близко. Очень, очень близко.
Воспоминания возвращались к Томасу фрагментами, несколько раз: в течение Превращения в
