подойдя к окну, увидела по ту сторону обрыва Пери, который глядел на нее с восхищением.
Бедный индеец, застенчивый и нелюдимый, решался подойти к дому лишь тогда, когда на площадке появлялся дон Антонио де Марис. Он чувствовал, что расположен к нему только старый фидалго, человек с благородным сердцем.
Уже четыре дня индеец не появлялся. Дон Антонио начал было думать, что он ушел совсем и вернулся в родные места, покинутые только ради войны, которую его племя вело с другими индейцами и португальцами.
Племя гойтакасов занимало всю территорию между мысом Сан-Томе и Кабо-Фрио; это был народ воинственный, мужественный и храбрый, который не раз давал белым завоевателям почувствовать силу своего оружия.
Именно гойтакасы разрушили до основания колонию Параибу, основанную Перо де Гойсом; а потом — после шестимесячной осады — колонию Виторию, основанную Васко Фернандесом Коутиньо в Эспирито- Санто.
После этого небольшого исторического отступления вернемся к нашему герою.
Первым чувством Сесилии при виде индейца был испуг: она отошла от окна. Но ее доброе сердце вознегодовало на этот страх; оно говорило ей, что нет оснований бояться человека, который спас ей жизнь. Она подумала, что, выказывая свое отвращение к индейцу, она отвечает черной неблагодарностью на все добро, которое он ей сделал.
И она поборола страх и заставила себя оказать индейцу то внимание, которое он заслужил. Она снова подошла к окну и помахала Пери рукой.
Не помня себя от радости, индеец кинулся к дому.
— Отец, посмотрите, к нам идет Пери! — воскликнула Сесилия, вбегая в кабинет.
— Что же, добро пожаловать, — ответил фидалго.
И вместе с дочерью дон Антонио вышел навстречу индейцу, который уже поднимался по лестнице на площадку,
В руках у Пери была маленькая корзиночка, удивительно искусно сплетенная из белоснежной соломки, вся в тонких кружевных узорах. Оттуда доносился слабый писк и возня крохотных обитателей этого гнездышка.
Индеец встал перед Сесилией на колени; не осмеливаясь поднять глаза, он протянул ей свой подарок. Сняв крышку, девушка от неожиданности вздрогнула, но потом улыбнулась: из корзинки выпорхнул целый рой разноцветных колибри; иные из них сразу же улетели.
Одна птичка прильнула к груди Сесилии, другая стала порхать вокруг ее белокурых волос.
Девушка восхищалась их сверкающим оперением: одни были ярко-красные, другие — синие и зеленые; все отливали золотом и поражали своей красотой.
Глядя па эту ожившую радугу, думалось, что природа творила эти маленькие существа с улыбкою на устах, что их удел — питаться пыльцою и медом и, взлетая, радовать глаз, как цветы на земле и звезды на небе.
Вдоволь налюбовавшись птичками, Сесилия взяла их в руки одну за другой, поцеловала, пригрела у себя на груди и пожалела, что сама она не какой-нибудь яркий и ароматный лесной цветок, — тогда бы она могла их привлечь и они бы все время порхали вокруг нее.
Пери смотрел на девушку — он был счастлив: впервые с тех пор, как он ее спас, ему удалось вызвать на ее губах улыбку радости. Однако, хоть ощущение счастья и жило где-то в глубине его сердца, нетрудно было заметить, что лицо индейца омрачено грустью. Он подошел к дону Антонио де Марису и сказал:
— Пери уходит.
— Ах, ты возвращаешься в родные места? — сказал фидалго.
— Да, Пери возвращается на землю, где покоятся кости Араре.
Дон Антонио щедро одарил индейца за себя и за дочь.
— Узнайте, Отец, почему он уходит от нас, — попросила Сесилия.
Фидалго перевел ее вопрос.
— Пери больше не нужен сеньоре. Пери должен уйти туда, куда пойдут его мать и братья.
— А если на сеньору опять будет падать камень, кто тогда ее защитит? — спросила девушка, улыбаясь и намекая индейцу на его же слова.
Услыхав этот вопрос, который дон Антонио ему перевел, индеец не знал, что ответить. Он снова задумался над тем, что и раньше уже приходило ему в голову, — он боялся, как бы в его отсутствие кто- нибудь не обидел Сесилию.
— Если сеньора прикажет, — сказал он наконец, — Пери останется.
Отец перевел ей этот ответ индейца, и Сесилия рассмеялась. Ее забавляла эта слепая покорность, но она была женщиной, и где-то в глубине ее девичьего сердца таилась толика тщеславия.
И как ей было не гордиться? Этот сын природы — вольный, как птица в небе или как ручей в долине, — признал себя ее рабом. Эта смелая, мужественная натура, явившая чудеса силы и храбрости, эта воля, неукротимая, как поток, свергающийся с вершины горы, побеждена, взята в плен, простерта у ее ног!
Нет такой женщины, которой не было бы лестно чувствовать, что она шутя может заставить сильного человека склоняться перед ней, слушаться одного ее взгляда.
Как это характерно для женщин: признавая, что сами они слабы, они больше всего стремятся слабостью этой властвовать над мужчинами, над теми из них, кто сильнее, выше, значительнее, чем они сами; они любят в мужчинах разум, храбрость, талант или власть только для того, чтобы победить их и подчинить себе.
Иногда, правда, и женщина позволяет мужчине властвовать над собой. Только обычно этой привилегией пользуется лишь тот, кто не вызывает в ней восхищения, не будит тщеславия, не толкает ее на эту борьбу слабости с силой.
Сесилия была неопытной, чистой девушкой, еще не познавшей чар своей красоты; но она была дочерью Евы и не могла быть совершенно чужда тщеславия.
— Сеньора не хочет, чтобы Пери уходил, — величественно сказала она и тряхнула головой в подтверждение своих слов.
Индеец понял ее желание.
— Пери остается.
— Видишь, Сесилия, — смеясь, воскликнул дон Антонио, — он тебя слушается!
Сесилия улыбнулась.
— Моя дочь благодарит тебя за эту жертву, Пери, — продолжал фидалго, — но ни она, ни я не хотим, чтобы ты покидал свое племя.
— Сеньора приказала, — ответил индеец.
— Она только хотела испытать, послушаешься ты ее или нет. Теперь она знает, как ты ей предан; она довольна; она согласна тебя отпустить.
— Нет!
— А как же твои братья, твоя мать, твоя свобода?
— Пери — раб сеньоры.
— Но Пери — воин и вождь.
— У племени гойтакасов сто воинов, таких же сильных, как Пери, тысячи луков и стрелы, что ястребы.
— Значит, ты окончательно решил остаться?
— Да, и раз ты не хочешь приютить Пери у себя, он будет жить под деревом в лесу.
— Ты меня обижаешь, Пери! — воскликнул фидалго. — Дом мой открыт для всех, а для тебя и подавно: ты мне друг, ты спас мою дочь.
— Нет, Пери не обижает тебя. Но он знает, что кожа у него темная, как земля.
— Зато у него золотое сердце.
В то время как дон Антонио уговаривал индейца вернуться к своим, из леса послышалось монотонное пение.
Пери прислушался. Потом он сошел вниз и побежал в направлении, откуда доносился голос,
