который пришел к нам в гости. Бедные люди! Они стараются изо всех сил, и так мало зарабатывают!
— А этот мальчик — такой прелестный! Нельзя ли как-нибудь помочь им?
Тогда художнику пришла в голову замечательная идея.
— Напиши, — сказал он моему отцу, — хорошую статью в «Туринскую газету», ведь ты умеешь писать такие вещи; расскажи о всех фокусах маленького клоуна, а я нарисую его; портрет. Все читают эту газету, и публика придет в цирк хотя бы на одно представление.
Так они и сделали. Мой отец написал прекрасную статью, где так живо описал всё, что мы видели из наших окон, что у каждого читателя должно было проснуться желание посмотреть на маленького актера и помочь ему. А художник сделал небольшой, изящный портрет мальчика, который напечатали в: субботу вечером. И вот на воскресное представление в цирке собралась огромная толпа. На афише было написано: «Бенефис[28] маленького клоуна». (Маленьким клоуном он был назван в газетной статье.)
Отец повел меня на это представление, и мы заняли свои места в первом ряду. У входа в цирк висел экземпляр «Туринской газеты» со статьей моего отца. Цирк был переполнен. У многих зрителей в руках была газета, и они показывали ее маленькому клоуну, который, смеясь и буквально сияя от счастья, перебегал от одного к другому.
Хозяин цирка тоже казался очень довольным.
Подумать только! Статья в газете оказала ему столько чести, и касса оказалась наполненной.
Мой отец сидел рядом со мной, и среди зрителей мы узнали многих своих знакомых.
Около выхода из конюшни стоял наш учитель гимнастики, тот, который сражался в войсках Гарибальди, а против нас во втором ряду, около своего великана-отца сидел наш круглолицый маленький Кирпичонок; не успел он меня увидеть, как сейчас же состроил мне «заячью мордочку». Немного дальше я увидел Гароффи, который считал зрителей, вычисляя по пальцам, сколько денег должно было поступить в кассу.
На некотором расстоянии от нас, тоже в первом ряду, сидел бедный Робетти, тот самый, который спас мальчика; он поставил костыли между колен и прижимался к своему отцу, артиллерийскому капитану, а тот обнимал его за плечи.
Представление началось. Маленький клоун проделывал чудеса ловкости на спине бегущей лошади, на трапеции и на канате, и каждый раз, когда он спрыгивал на землю, все ему аплодировали.
Потом и другие актеры — акробаты, фокусники, наездники, одетые в пестрые, сверкающие серебром костюмы, — стали показывать свои номера. Но когда маленького клоуна не было на арене, то казалось, что публике становится скучно.
Вдруг я увидел, как учитель гимнастики, стоявший около выхода из конюшни, сказал что-то на ухо хозяину цирка, и тот стал обводить зрителей глазами, как бы ища кого-то. Наконец его взгляд остановился на нас. Мой отец заметил это, понял, что учитель открыл хозяину, кто автор статьи, и чтобы не выслушивать благодарности, поспешил незаметно уйти, шепнув мне:
— Оставайся, Энрико, я буду ждать тебя на улице.
Маленький клоун, обменявшись несколькими словами со своим отцом, показал еще следующие номера: скакал галопом на лошади, четыре раза переодевался — пилигримом, [29] моряком солдатом и акробатом, и каждый раз, проходя мимо меня, пристально на меня взглядывал. Потом он стал обходить арену держа в руках свою клоунскую шапку, и все бросали ему деньги и конфеты. Я держал наготове два сольдо, но когда он оказался передо мной, то вместо того, чтобы протянуть свою шляпу, спрятал ее за спину, посмотрел на меня и прошел мимо, словно был обижен. За что он так обошелся со мной?
Когда представление окончилось, хозяин поблагодарил публику, все встали и бросились к выходу. Я смешался с толпой и был уже у самых дверей, когда кто-то тронул меня за руку. Я обернулся и узнал смуглое личико и черные локоны маленького клоуна; он улыбался мне, и руки его были полны конфет. Тогда мне всё стало ясно.
— Пожалуйста, — сказал он мне, — возьми эти конфеты от маленького клоуна.
Я взял три или четыре конфетки.
— Тогда, — прибавил он, — вот тебе еще поцелуй.
— Дай мне два, — ответил я и подставил ему щеку. Он вытер рукавом свое напудренное мукой лицо, обнял меня за шею и поцеловал в обе щеки, приговаривая:
— Это тебе, а этот отнеси своему папе.
Слепые дети
Наш учитель серьезно заболел, и вместо него к нам пришел учитель из четвертого класса, который прежде преподавал в институте для слепых. Это самый старый учитель в нашей школе, волосы у него такие белые, что кажутся париком, сделанным из ваты, и говорит он особенным образом, как будто поет какую-то грустную песню. Но он добрый и знает много интересных вещей.
Как только он вошел в наш класс, так сразу же обратил внимание на мальчика с завязанным глазом, подошел к его парте и спросил, что у него такое.
— Береги глаза, мальчик, — сказал он ему. Тогда встал Деросси:
— Правда ли, синьор учитель, что вы учили слепых?
— Да, в течение многих лет, — ответил тот, и тогда Деросси негромко прибавил:
— Расскажите нам о них что-нибудь.
Учитель пошел и сел за свой стол. Тут Коретти громко заявил:
— Институт для слепых находится на улице Ниццы.
— Вот вы говорите «слепые», «слепые», — начал учитель, — точно так же, как вы говорите «больные» и «бедные» или еще что-нибудь в этом роде. Но понимаете ли вы как следует значение этого слова — «слепые»? Задумайтесь над этим. Не видеть ничего, никогда. Не отличать света от мрака, не видеть ни неба, ни солнца, ни собственных родителей, ничего из того, что вас окружает и чего можно коснуться. Быть погруженным в вечный мрак, как бы похороненным в земле!
Попробуйте закрыть глаза и подумать, что вам навсегда придется остаться в таком состоянии, и вас сразу же охватит страх, ужас, вам покажется это таким непереносимым, что вы готовы будете кричать, пожелаете лучше сойти с ума или умереть… а они… бедные дети!
Когда я первый раз вошел в институт для слепых, как раз во время перемены, и услышал, что со всех сторон несутся звуки скрипок и флейт, всюду раздаются громкие голоса и смех увидел, что дети быстрыми шагами спускаются и поднимаются по лестницам, свободно ходят по коридорам и спальням, — я никак не мог представить себе, что они слепые. Для этого надо хорошенько присмотреться к ним.
Среди них есть юноши шестнадцати или восемнадцати лет, сильные, здоровые и веселые, которые переносят свою слепоту с какой-то непринужденностью, даже почти с какой-то гордостью. Но вглядевшись в серьезное и несколько надменное выражение их лиц, начинаешь понимать, какие ужасные страдания они должны были пережить, прежде чем покорились обстоятельствам. У других лица бледные и кроткие, на них написана покорность своей участи, но такие дети печальны и, должно; быть, иногда, потихоньку еще плачут.
Ах, мальчики, подумайте о том, что некоторые из них потеряли зрение в течение нескольких дней, другие — после долгих лет болезни и многих страшных хирургических операций, а многие так и родились, во мраке ночи, которая для них никогда не засияет зарей, вошли в мир, как в огромное подземелье не знают даже, как выглядит человеческое лицо! Представьте себе, как они должны были страдать и как страдают, когда смутно стараются понять страшную разницу между ними и теми, кто видит, и как они спрашивают себя: «Откуда же взялась эта разница? Ведь мы ни в чем не виноваты». Я много лет провел среди них, и когда вспоминаю их классы, их глаза, навсегда запечатанные печатью мрака, зрачки без взгляда и без жизни, а потом смотрю на вас… Я не могу себе представить, чтобы вы не были счастливы. Подумайте: в