земные животные, но при этом «позже» их. При этом истолкования подобному факту даются весьма различные. С одной стороны, предпочтение, отданное человечеству при его создании Совершенно Другим, которым является Яхве, свидетельствует о гораздо более существенном разрыве между человеком и «природой». С другой стороны, библейское повествование, признавая особенность человека, одновременно решительно выступает против проистекающей отсюда его самостоятельности — против свободы, которая порождается сознанием сознаний, посредством которого человек утверждает себя как культурное существо, заключая его в пределы, подразумеваемые утверждением единственного бога-творца, решительно отличного от мира.
В отношении первого утверждения всё ясно. Христианство извлекло из него самые крайние уроки. Разрыв между человеком и «природой» распространился на всё, что воспринималось как «естественное» внутри самого человека: тело по отношению к душе, физиологию, сексуальность, инстинктивные порывы и т. д. Отсюда враждебность, которую христианство столь долго проявляло по отношению к женщине, которая наделялась большей степенью «животности», чем мужчина; говорилось, что она более подвержена «чувствам» и «страстям», то есть непосредственным порывам, связанным с проявлениями физиса. Отсюда также и средневековое осуждение libidosciendiи преследование людей, подозреваемых в большем интересе к harmoniamundi, к «естественной» жизни мира, чем к трансценденции божественного логоса. (Даже христианские философы, такие как Альберт Великий и Роджер Бэкон, не избежали подобных обвинений). Отсюда же, наконец, и та ярость, с которой христианские писатели боролись против «биологизма», сравнимая с яростью марксистов.[24] Даже в иудаизме, который в этом отношении сильно отстаёт от христианства, обнаруживается довольно сходная тенденция отождествлять в человеке то, что «связывает» его с «природой», co склонностью к злу, а то, что его от «природы» «избавляет», со склонностью к добру (восточная церковь видит цель человека как раз в преодолении этого гибельного разрыва, став богов по причастию, человек должен через себя обожествить космос). Таким образом Яхве становится антитезой «природных» порывов, и отнюдь не случайно то, что, как указывают Джози Айзенберг и Арман Абекасси (A Biblel ouverte, op. cit., p. 227), в иврите одними и теми же буквами передаётся инстинкт (yetser) и Бог как «образователь» (yotser).
При этом, в противоположность тому, что пишет Мишель Ле Бри, спор между многобожием и единобожием не является с данной точки зрения «древним противостоянием интеллекта и чувства» (Le Nouvel Observateur, 15 septembre 1980). Речь не идёт о выборе чувства в ущерб интеллекту или природы в ущерб истории или культуре, либо же об обращении от отца «небесных» миров к какой бы то ни было «женской» защите, к какой бы то ни было власти матери-земли. Язычество, о котором мы говорим, занимается совсем другой проблематикой. Оно не делает выбора, противоположного выбору иудео-христианства. Оно отвергает этот выбор. Речь идёт о противостоянии системы, провозглашающей принцип неразделимости — не означающей тождественности — природы и культуры, интеллекта и чувства, и иудео-христианской системы, провозглашающей принцип их разделимости (который Ле Бри рассматривает как «величайшую катастрофу мысли») и основывающейся на этой двойственности.
Второе утверждение основывается на отношении человека к Богу в теологии творения. По отношению к Яхве человек является всего лишь тварью, таким образом, его условия существования зависят полностью от того, кто его создал. Поскольку только Бог имеет абсолютную ценность, всё, что не есть Бог, имеет ценность только лишь относительную. Быть сотворенным — значит существовать не собой, а кем-то иным. Это значит, испытывать постоянную нехватку себя, быть неполным. Это значит, не быть самодостаточным, быть зависимым — решительно замыкать свой экзистенциальный статус внутри этой зависимости. Таким образом, творение не провозглашает самостоятельности человека. Оно ограничивает её и тем самым, на наш взгляд, её отменяет.
Человек имеет право пользоваться миром только при том условии, что он признает себя не его настоящим владельцем, но скорее управляющим. Один лишь Яхве является владельцем мира: «Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня» (Лев. 25, 23). Власть, которой обладает человек по отношению к миру, является властью по доверенности, властью, которая ему доверена и которой он может пользоваться только при условии, что это использование не будет полным. «Человек имеет право пользоваться плодами существования только если он признает, что не является абсолютным владельцем» (Josy Eisenberg et Armand Abecassis, A Bible ouverte, op. cit., p. 128). Человек может делать, но не может создавать: «мир создавать» (olamhaberia) принадлежит Яхве, на долю человека выпадает только лишь «мир делать» (olamhaassya). В принципе, человек может желать всего, но есть вещи, которых он не должен желать, — что ещё раз подтверждает, что он может всё при условии, что он не желает всего. В Библии человек свободен только для того, чтобы подчиниться или погибнуть. Он обладает только лишь свободой-чтобы-от-неё- отказаться. Он достигает своего «спасения», свободно принимая своё подчинение. По словам св. Павла, христианский идеал заключается в том, чтобы свободно «стать рабами Богу» (Рим. 6, 22).
Точка зрения, которую мы поддерживаем здесь, заключается в том, что следствием религии Библии, если не её целью, является препятствование человеку полностью задействовать возможности свободы и творческой самостоятельности, порождённые самим очеловечиванием, возможности, с исторической точки зрения «усиленные» неолитической революцией и возникновением великих культур. Среди всех животных только лишь на человека не оказывает решающего воздействия его видовая принадлежность. Согласно духу иудео-христианского единобожия, необходимо, чтобы это воздействие на него оказывало нечто иное. В целом, Яхве предпочел бы, чтобы человек не выходил из «природы»: в этом смысл повествования первых глав Книги Бытия. Пока «первые люди» были лишь природными существами, пока они не были ещё по-настоящему очеловечены, они не могли вполне проявлять свои творческие способности, они не могли выступать в качестве соперников Яхве. Но для человека утверждение себя в качестве человека означает наделение себя сверх-природой, высшей природой, которая есть не что иное, как культура, под воздействием которой происходит освобождение размышляющего сознания от воспроизводящихся видовых ограничений. Речь идёт прежде всего о том, чтобы дать себе возможность постоянно преодолевать себя и преобразовывать себя таким образом, чтобы каждая приобретенная «сверхприрода» была лишь шагом на пути к другой «сверхприроде». Это равноценно превращению человека в своего рода бога — его приобщению к Божеству, что с точки зрения Библии является «мерзостью». Таким образом, единобожие прежде всего торжественно запрещает человеку утвердить себя по-настоящему как человека, а затем, когда этот шаг всё-таки сделан (эпизод с «первородным грехом»), полностью воспользоваться своей самостоятельностью, обретя сверхчеловечность, утверждающую его в качестве его собственной причины.
В этом заключается причина, по которой библейское повествование постоянно разворачивается и окидывается взглядом в двух плоскостях. С одной стороны, природа сначала идеализируется — в мифе об «Эдемском саде» — в той степени, в какой она включает в себя существо человека и воздействует на него, а потом обесценивается и осуждается, когда человек утверждает себя как таковой и овладевает культурой, не сводимой к этой природе (в то же время не отличающейся от неё коренным образом). С другой стороны, сверхприрода, которую приобрёл человек-как- таковой, возмещается и упраздняется утверждением ещё более сильной «сверхприроды», сверхприродной в собственном смысле этого слова, недоступной в своей абсолютности, принадлежащей одному только Яхве, единственному создателю всей чувственной действительности. Другими словами, Бог делает человека царём над созданиями (Быт. 1, 26), но только при условии, что он будет зависеть от другого царя, неизмеримо более сильного, чем он сам. Яхве признаёт, что у человека есть история, но стремится нейтрализовать её, придавая ей цель; заключающуюся именно в возвращении к доисторическому состоянию райской «невинности». (Яхве
