туда соваться. Горные рейнджеры доставляют нам гораздо больше хлопот. Аурелио везде расставил ловушки, а тебе про них ничего не известно. К тому же горы и саванну ты знаешь, а джунгли – нет, в момент заблудишься и пропадешь. Да там и нет сейчас рейнджеров, а потому я не разрешаю тебе попусту тратить время. Есть дела поважнее.
Федерико направился, как обычно, к горным вершинам, но едва лагерь скрылся из виду, свернул в долину и стал спускаться к джунглям. Он рассчитывал, что в лесу определит направление по солнцу, как в горах.
С каждым шагом растительность густела, пробираться сквозь заросли становилось все труднее, воздух влажнел, и Федерико все чаще останавливался у ручья, чтобы утолить жажду и ополоснуться. Полог листвы неумолимо уплотнялся, пропуская все меньше света. Стоило Федерико остановиться, как его облепляли насекомые, и приходилось лупить себя руками.
Вдруг он замер. Будто кто-то сказал у него в голове: «Нет, не разрешаю. Нечего тебе там делать». Слова Ремедиос, но голос не ее. Федерико потряс головой. «Горы и саванну ты знаешь, а джунгли – нет», – повторил голос слова Ремедиос. Федерико снова потряс головой, будто сгоняя муху. Шагнул – ноги отяжелели, точно он взвалил на себя непомерный груз, или кто-то взгромоздился ему на плечи. Федерико присел у тропы и задумался, стоит ли продолжать. Его всегда предостерегали от джунглей. Здесь топи, враждебные индейцы, плюющие отравленными дротиками из трубок, змеи, мрак, обрывы и ямы, скрытые ползучими растениями. Царство забвения и смерти, где люди, заплутав, сходят с ума. Долго сидел Федерико, и здравый смысл боролся в нем с упрямством. Он был в том возрасте, когда мужчина жутко самоуверен, когда в нем живет цепкая мужская гордость – признак сомнений в том, что он уже мужчина. Федерико все сидел, и страх разжигал упрямство. Он поднялся и двинулся дальше, сопротивляясь силе, что толкала его назад, словно кто-то обеими руками упирался ему в грудь. Он поборол эту силу и зашагал в вечные сумерки джунглей.
Парланчина появилась на краю поляны и поманила отца – тот сидел и выстругивал палочку для посадки кукурузы. Отложив работу, он последовал за дочкой, мелькавшей меж деревьев. Каждые несколько шагов она останавливалась и снова манила его печально и нетерпеливо. Аурелио поспешал за ней следом.
В Латинской Америке этого зверя называют тигром, но он не тигр, хотя такой же свирепый и отважный. Самые крупные ягуары бывают длиной почти два метра, не считая роскошного полосатого хвоста. Он похож на леопарда, но гораздо массивнее, с мощными лапами и крупной головой; мех обычно золотисто- коричневый, на ногах черные пятна, а на боках – черные кляксы. Встречаются абсолютно белые кошки, и совсем редко – божественно прекрасные создания с бархатисто-черным мехом. В некоторых племенах шкура черного ягуара делает индейца вождем, и, убив ягуара в поединке один на один, победитель забирает шкуру и носит ее с гордостью. Черный ягуар – священное и могущественное животное, индейцы считают его наихрабрейшим зверем.
Ягуар охотится, используя естественные преимущества среды обитания. В аргентинских пампасах он нападает на овец и рогатый скот. В реках ловит рыбу и черепах. В лесах в клочья раздирает тапиров. В джунглях недвижно лежит на ветке, одним прыжком приканчивая обезьяну или птицу. Часто он выбирает сучья над тропой: звери, как и люди, предпочитают торные дороги. На людей ягуары нападают редко, они мудры и с человеком не связываются, они знают: человек – самое опасное животное на земле.
Федерико шел, поглядывая на дерзкие вспышки птиц, что пронзительно кричали в ветвях, на обезьян, с треском удиравших по деревьям. Пот лился со лба, щипал глаза, а в шею и руки впивались комары. Федерико уже подумывал вернуться. Он остановился на тропе, и тут над ним рыкнул, словно закашлялся, ягуар.
Испуганный Федерико дернулся назад и, подвернув ногу, шлепнулся на спину. Привстав, он отчаянно тащил с плеча винтовку. Огромный черный ягуар дугой выгнул спину и разинул пасть; он шипел и утробно ворчал, оглядываясь в поиске пути к спасению и быстро соображая, куда прыгать. В дикой панике Федерико вскинул к плечу карабин, кое-как прицелился кошке в голову и нажал на спуск. Выстрела не последовало, и бешено скачущее сердце заколотилось еще сильнее. Федерико забыл снять карабин с предохранителя; пришлось посмотреть на непривычное оружие, чтоб этот предохранитель найти. В отчаянии Федерико дважды обшарил карабин глазами, потом нашел и сдвинул предохранитель мокрыми трясущимися пальцами. Вспомнил, что надо его поднять. Кошка снова взглянула на него и зашипела, точно прося уйти, но Федерико еще раз вскинул оружие и выстрелил зверю в голову. Ствол не прижатого к плечу и толком не нацеленного карабина гулял из стороны в сторону, пуля просвистела мимо и разнесла в щепки ветку у ягуара над головой. Когда грохнул выстрел, зверь припал на брюхо, но тотчас в бешенстве вскочил и подобрался для прыжка.
Федерико судорожно попытался выстрелить еще раз. Теперь заело самозарядный механизм, и Федерико еще возился с непривычным карабином и непривычным затвором, когда ягуар, чьи глаза пылали ненавистью и ошеломительным свирепым бесстрашием, прыгнул. Огромные лапы ударили врага в плечи и опрокинули навзничь. Ягуар вонзил когти, острые клыки в мгновение ока разорвали Федерико горло.
Он умер, будто засыпая. Невероятная тишина разрослась в душе, и было совсем не больно. На миг он вспомнил Франческу, какой она стала красивой. Подумал об отце, как тот простил его за украденную винтовку. С жалостью припомнил убитого крестьянина, которого не уберег от стервятников. Как учитель Луис просил подстрелить стервятника. И как мама печет пироги.
– Я пыталась тебя удержать, – произнес тот самый голос, что не был голосом Ремедиос. Трудно сказать, открыл ли Федерико глаза и увидел Парланчину, или она привиделась ему в смертном сне. Она склонилась над ним, карие глаза полны слез, длинные волосы ниспадают на лицо.
– Ты девушка из моих снов, – сказал Федерико. – Прекрасная лесная дикарка.
Парланчина улыбнулась.
– Ты, как и я, умер непорочным. Я пыталась тебя удержать. А ты оттолкнул меня. Пойдем, я тебя провожу.
Федерико увидел, как она красива: нежная, прелестная кожа, наливающаяся грудь, длинные стройные ноги. Она протянула руку, помогая ему подняться, и он пошел с ней рядом. Федерико не видел, как ягуар разрывает на куски его тело, красивое и совершенное, как у Парланчины, не видел и не слышал, как Аурелио прикрикнул на кошку, и та ушмыгнула. Он видел только профиль Парланчины, что вела его за руку, искоса поглядывая и улыбаясь, будто знала какой-то озорной секрет.
Аурелио раскрыл могилу Парланчины. На подстилке из кустарника лежали ее чистые белые косточки. Среди них – такие же чистые кости ее любимца оцелота. Термиты хорошо потрудились. Аурелио уложил Федерико рядом с Парланчиной и в последний раз взглянул на стройное тело, на загоревшее под горным солнцем лицо. Подвинул тело ближе к другим останкам – пусть их косточки перемешаются.
Закрывая могилу, он припомнил, как впервые увидел Федерико, когда тот еще мальчишкой случайно убил невинного человека, вспомнил, как Парланчина ходила за ним по джунглям.
– Гвубба, – упрекнул он, – ты привела мальчика к смерти, потому что его любишь?
– Нет, папасито. Я старалась его уберечь. Есть вещи, которым нельзя помешать. Он сам пришел к смерти, потому что любит меня.
Аурелио взглянул в ее темные сияющие глаза, желая удостовериться, что она говорит правду. Парланчина улыбнулась в ответ грустно и счастливо.
– Так, стало быть, ты не вышла за бога?
– Не вышла, папасито.
26. Расцвет полковника Асадо
Когда на следующее утро полковник пришел на службу и открыл дверь камеры юриста-радикала, в нос ему ударило жуткое зловоние стоялой мочи. Юрист с запекшейся кровью на губах и подбородке воплощением униженности скорчился на краешке подстилки.
– Выходи! – приказал полковник. – И попомни на будущее, кого следует уважать.
– Уважать? – Юрист поднял голову. – Как можно уважать тех, кто исповедует насилие?
– До тебя я ни разу никого не ударил, ты первый, – ответил полковник. – Я поступил как мужчина, а не как солдат.
Юрист-радикал горько рассмеялся.
– Вы хотите получить сведения о людях, которые сражаются за лучшую жизнь. Вам нужно, чтобы все оставалось, как сейчас. Ради этого вы готовы зверски избить живого человека. Вы фашист!
