дело. Она сказала, что этот дом, где есть столовая со стенами цвета губной помады, — последний стимул, чтобы активизировать ее личную программу возрождения.
— Я не оставлю за собой магического шлейфа, — предупредила я. — То, что вы купите этот дом, еще не значит, что вы влюбитесь в очаровательного испанца или кого-то в этом роде. Это просто маленький, хорошо ухоженный домик, — лепетала я довольно бессмысленно, желая защитить ее, а возможно, и себя саму от импульсивного поступка.
— Почему бы вам не подумать об этом, и мы сможем поговорить позже, — продолжила я, будто бы уговаривая порывистую юность с высоты собственной мудрости, но при этом стараясь не смотреть ей в глаза.
— И долго вы думали, прежде чем сказали «да» вашему венецианцу? Все случается в свое время и в своем месте, — произнесла она абсолютно убежденно. — Я хотела бы уточнить, какую мебель вы хотите оставить.
Много позже я узнала, что благодаря некоторой деликатной перепланировке моя красная столовая стала офисом, из которого эта дама управляет своим независимым агентством.
Я звонила детям. Я звонила своему поверенному. Фернандо звонил мне. Я звонила Фернандо. И мне казалось, что все будет просто? Я влезла в свою обычную черную одежду, джинсы и ботинки, помня, что должна оставить заказ у поставщика мяса до десяти. Я позвонила господину Вассерману, не обдумав предварительно меню на вечер. Я слышала собственный голос, сообщавший, что мне нужны бараньи ножки, штук пятьдесят. Я же никогда не готовила баранину в cafe. Привыкший к моим заказам относительно дичи и телятины, мистер Вассерман ненадолго задумался, затем уверил, что я получу свой заказ не позже трех.
— Что вы собираетесь готовить? — поинтересовался он.
— Я потушу их в собственном соку с помидорами и шафраном, приправлю чечевицей по-французски и черной оливковой пастой, — сообщил мой внутренний повар, не консультируясь со мной.
— Оставьте мне парочку к семи тридцати, ладно? — попросил Вассерман.
Взглянув на покрытый льдом автомобиль, я решила идти пешком, хотя до cafe миля или около того, и раньше я никогда не ходила пешком до работы. Правда, раньше я не вздыхала по поводу задержавшегося запаха итальянской сигареты, еще чувствующегося в моей спальне. И неожиданной любви к баранине. Пробираясь через высокие сугробы, наметенные за ночь, волоча за собой подол старой белой дубленки, я вслушивалась в тихий шорох снега под ногами. Интересно, когда я начну, если вообще начну, грустить о том, что потихонечку заканчивается в моей жизни? Не поздно ли жалеть о собственной смелости? Не умение ли рискнуть формировало мой жизненный путь? Или это пустая бравада? Похожа ли я на постаревшую кабинетную мечтательницу, отправляющуюся наконец за приключениями? Нет. Мой друг Миша говорит, что я — la grande cocotte, великая кокетка, с руками, вечно вымазанными мукой. Или чернилами. Нет, я никогда не была кабинетной мечтательницей. И, возвращаясь назад, почему я должна испытывать тоску или мучиться сомнениями, если я абсолютна уверена? Ничего я в своей жизни не хотела больше, чем быть с Фернандо. Так или иначе, июнь казался далеким, что успокаивало, но не радовало.
Добравшись до угла Першинг и Де Бэливье, я вспомнила, что именно здесь договорилась встретиться перед ланчем со своими партнерами по бизнесу. Отец и сын, старший — злобный судья на пенсии, младший — деликатный, мечтательный философ, занимающийся ресторанным делом, только чтобы угодить своему суровому отцу. Папина установка — не ждать от жизни ничего хорошего — пока не поколебала сына в его отношении к жизни. Короткий, без лишних эмоций диалог, практически развод без взаимных претензий, и мы достигли соглашения, что 15 июня станет последним днем наших совместных обязательств. Я позвонила Фернандо. Он сообщил, что может забронировать мне билет только на 19 декабря. Только полдень, а я уже продала свой дом и договорилась о безболезненном выходе из бизнеса. Все, что мне оставалось, — приготовить пятьдесят бараньих ножек на медленном огне.
Глава 4
Прежде чем Фернандо вернулся в Венецию, мы разбили временную ось на отрезки, расставив приоритеты и установив точные даты, к которым все должно быть сделано. Именно он посчитал, что лучше продать дом немедленно, а не сдавать его некоторое время, чтобы оставалась возможность подождать и подумать. Также он посоветовал продать автомобиль. Было еще немного картин, мебель. Я приеду в Италию только с личными вещами. Я в глубине души противилась, пока не вспомнила собственные рассуждения о «доме, хорошеньком автомобильчике и т. д.». Однако меня обидело, что он говорил о моем доме как о симпатичном контейнере, как о приятно украшенной стартовой площадке, где я буду ждать условного часа. Но припомнила я и другую мысль, которая пришла мне в голову после нескольких дней знакомства с Фернандо. Он жаждал перемен.
Я-то перемен не боялась. Но он привык плыть по течению, со стороны наблюдая за событиями и принимая жизнь со своего рода пассивным повиновением. Он признался, что звонок мне в тот день, когда мы впервые встретились в Венеции, а тем более — погоня за мной до Америки были одними из первых осознанных желаний, которые он посмел реализовать. Ему требовались ответственность, лидерство. Пусть будет так. Жизнь научила меня подчиняться, конечно, при условии доверия. Но я также понимала, что роль ведомого часто бывает проигрышной.
— Давай начнем все с начала, — провозгласил мой герой, проживший большую часть жизни в двух квартирах на острове меньше мили шириной и семь миль длиной, устроившийся на работу в банк в двадцать три года, несмотря на мечты о самолетах и игре на саксофоне. Отец обеспечил ему место, положил на кровать новые костюм и рубашку, рядом поставил на пол новые ботинки и сообщил Фернандо, что его будут ждать в банке в восемь часов следующим утром. И мой герой пошел. Он и сейчас туда ходит. Тем интереснее выглядело предложение начать все с чистого листа, хотя в его жизни изменится немногое. Что вообще изменится?
А вот я должна была решить, что отправится за океан и что останется здесь, и наиболее дорогие моему сердцу вещи составили короткий список. Маленький овальный стол, черный, с мраморной столешницей и фигурно вырезанными ножками; сто хрустальных бокалов (отправляющихся в королевство вручную выдуваемого стекла!); очень много книг, совсем немного фотографий, одежды оказалось меньше, чем я думала (официанткам в cafe дарили смысл в жизни окончательные скидки в «Лемане» и «Симис»); старое лоскутное одеяло от Ральфа Лорана; старинные серебряные столовые приборы (упакованные и отправленные отдельно по требованию службы безопасности — и так и не прибывшие в Венецию); подушки — множество крошечных, с кисточками, отделанные тесьмой, в оборках, ситцевых, шелковых, гобеленовых, бархатных — свидетельства прошлых жизней. Память о моих дивно украшенных гнездах. Возможно, они мне так необходимы, чтобы смягчить приземление на другом берегу?
Остальное имущество я разделила на маленькие наследства. Софи переделывала запасную спальню в офис, поэтому она получила французский стол. Я знала, что моей подруге Лули всегда нравилась стойка, на которой я раскатывала тесто, и однажды вечером мы умудрились засунуть ее в багажник автомобиля. Было много подобных сцен. И вместо того чтобы грустить при расставании с вещами и людьми, я находила, что минимализм для меня нов, но близок по духу и освежает восприятие.
Я не скучала в ожидании. Утром — кафе, днем — счета, вечером — снова кафе, последние приготовления к ужину. Я начала привыкать к встречам, проходящим на богом забытой окраине города, в итальянском консульстве, где стоял разбитый старый деревянный стол, на нем старая портативная печатная машинка; за ней сидела еще более старая palermitana — женщина из Палермо — жена страхового агента, в офисе которого и было расположено консульство. Синьора отличалась темно-лиловыми волосами, отсутствием талии и длинными тонкими ногами. Ее ногти были окрашены в кроваво-красный цвет, она жадно сосала сигарету, втягивая щеки. Итальянка умудрялась втягивать дым в нос и в рот одновременно, затем закидывала голову и посылала последние клубы кольцами вверх, все время держа тлеющую сигарету между
