Прелесть не дарует небо. Верьте мне, густые рощи, Я бы близок не был к смерти, Если б предо мной так живо Эти очи не блестели. Лес, не одинок я, ибо Многим выпал тот же жребий, Многих через те же очи Озарила жизнь надеждой. Ибо я благодеяньем Счел бы гибель, став их жертвой. Горько лишь, что уж недолго В эти очи мне глядеться, Пусть в огонь очей Хасинты Глянут те, кем я осмеян; Растопить два эти солнца Могут даже гору снега. Был до первой встречи с ними Сам я льдины холоднее, Но растаяло покорно Сердце в их лучах победных. Эти очи не жестоки, Доброта их беспредельна, Если даже, лес и рощи, Я достоин этой чести! Я надеждою и страхом До того уже истерзан, Что и дня прожить не в силах, Глаз - убийц моих - не встретив. Их заметив, прихожу я, Малодушный, в дрожь и трепет, Но никто так упоенно Не дрожал еще вовеки. То, что больше нам знакомо, Мы обычно меньше ценим; Я ж, чем больше узнаю их, Тем влюбляюсь в них сильнее. В честь их громко оглашаю Я поля хвалой столь лестной, Что журчанье вод смолкает И стихают вздохи ветра. Становлюсь я, их увидев, И безмолвней, и слабее, Чем родник, чей бег сковали В полночь ледяные цепи. Я такою страстью полон, Что не раз, когда согреться Мог я зноем глаз Хасинты, Мерз я, робкий, в отдаленье. Если б меньше я любил их, Был бы с ними я смелее, Ибо чем сильнее чувство, Тем во мне отваги меньше. Но клянусь вам, лес и рощи, Мне милей мои мученья Даже той нетленной славы, Что дарует людям небо. Я признаюсь, что туманит Ревность разум мой нередко. Ибо нет любви, с которой Не взяла бы дани ревность. Я ревную - и не только К пастухам, моим соседям, Но и к камню, на который Бросит взгляд Хасинта мельком. Даже на себя взираю Я с ревнивым подозреньем: Если я ей мил - то значит, За другого принят ею. Я слежу за ней повсюду, Ибо я прикован крепко К ножкам девушки - глазами, К сердцу - каждым помышленьем. По пятам за ней хожу я И молю с тоскою небо, Чтоб оно одних уродов Посылало ей навстречу. Мне всегда разбить на части Зеркало ее хотелось, Чтобы двух Хасинт не видеть И одной не устеречь мне. Но меня вы, как ни плачу, Лес и рощи, не жалейте: Ведь о всех своих терзаньях Забываю я пред нею. Наружность Дианы весьма понравилась герцогу, ко когда он услышал, как ее нежный голос с таким изяществом и искусством пропел стихи, которые мы здесь уже привели, восхищение его еще усилилось. Он спросил ее обо всем, о чем в подобных случаях спрашивают сеньоры, ибо сеньоры всегда задают много вопросов и именно поэтому так мало знают о жизни бедняков. На вопрос, откуда она родом и кто ее родители, - а это больше всего интересовало герцога, Диана ответила, что ее воспитал в Севилье один человек, которого она называла отцом, и что раз в два месяца к нему являлся какой-то незнакомец; он приносил с собою деньги и письма и передавал ему то и другое. Это навело ее на мысль, что отцом ее был другой человек, более знатного рода и живущий далеко от Севильи. И вот однажды, когда ее названый отец был в хорошем расположении духа, она попросила его сказать ей, кто ее настоящий отец, так как знала уже, что она не его дитя, но что ни в тот раз, ни впоследствии ей не удалось ни лаской, ни услужливостью заставить его ей ответить, хотя он и обещал всякий раз сделать это завтра, клянясь, что не может открыть ей это без разрешения того незнакомца. Так, продолжая каждый день давать обещания, он заболел и когда
