чаровавший всю Испанию, в своих новеллах даже не пытается разработать сюжеты или сколько-нибудь постараться согласовать характеры с фабулой. В новеллах Лопе господствует некоторая условность, в отличие от главных его источников и образцов - Сервантеса и итальянского новеллиста XVI в. Банделло. Нарушение элементарных правил стиля и композиции можно встретить здесь на каждом шагу. Не ищите в новеллах правдоподобия, последовательности, логики, равновесия, экономии средств: повествование вьется причудливой лентой. Автор растягивает и сжимает свой рассказ, упрощает и вдается в подробности, вводит новые мотивы, оставляя их затем без развития, вставляет столько декоративных стихов, сколько ему вздумается, а еще чаще прерывает рассказ отступлениями, бесконечными и разнообразными, все равно о чем, лишь бы они нравились слушательнице. В противном случае - пусть она их не читает, а просто опускает, как он не раз и предлагает ей делать. 'Наскучили стихи? Выпускайте их, не читайте. Не верите точности? Измените, как найдете лучше. Я на все согласен, лишь бы вам угодить'. Им владеет Lust zum Fabulieren {Жажда рассказывать (выражение Гете, нем.).}.
Не доходя нигде до открытого пародирования, Лопе, подобно Боярдо и Ариосто (недаром упоминаемых им, правда ошибочно, в связи с историей новеллы, в начале 'Приключений Дианы'), постоянно привносит нотку юмора при передаче главного сюжета, хотя бы весьма трогательного, и включает, словно фарсы или интермедии, множество шуток, анекдотов или просто разрозненных комических черточек. И не удивительно: с давних пор примесь комического была могущественным средством заострения трагического и усиления нежного, трогательного элемента.
Повествование должно быть предельно легким и непринужденным - другого закона Лопе не признает. Чтобы понравиться, рассказ должен быть принаряжен. Лопе рассыпал по страницам новелл множество цитат из древних авторов, главным образом римских, реже - греческих (Вергилий, Сенека, Ювенал, Лукан, Теренций, Аристотель, Плутарх и т. д.), мифологических сравнений, всевозможных шуток, анекдотов, порою весьма забавных (о том, как крестьянин выучил наизусть 'Верую', как другой крестьянин 'подарил' зайца рыцарю, отнявшему его силой, о низенькой невесте на высоких каблуках, о наусниках, придающих усам грозный вид, об актере, угодившем требовательному зрителю, и т. д.), насмешек над поэтами и драматургами, над литературными вкусами, неологизмами, и т. п. Сюда же относятся вставные письма и стихи. Это стиль, созданный не Лопе, а другим писателем эпохи - Антонио де Грварой, который и ввел его в моду. Но Лопе своеобразно его разработал, внеся в него шутливость и изумительное добродушие.
Время Лопе де Беги было эпохой борьбы двух стилей - вычурного (гонгоризм, культизм), который возглавлялся поэтом Гонгорой, и ясного, прозрачного, решительным сторонником которого был Лопе де Вега. Но последнему это не мешало иногда увлекаться цветистостью речи и сложными метафорами: в новеллах такие ухищрения нередки, особенно во вставных стихах. Впрочем, в них почти всегда чувствуется оттенок шутливости, столь привычный в этих новеллах.
Жанр, избранный Лопе, очень своеобразен и требует совсем особых критериев: то, что в другом случае составляет безусловный недостаток, здесь является достоинством, и наоборот. Критиковать композицию новелл с точки зрения логики или классических правил очень нетрудно. Но при этом можно проглядеть самое очаровательное, что в них есть. Это - полная внутренняя свобода, непринужденность, скажем смело - небрежность, придающая им воздушную легкость {Таков же и язык их, полный вольностей и погрешностей, делающих ряд мест, по мнению специалистов, занимавшихся новеллами Лопе, непонятными. (Мы были вынуждены перевести некоторые темные места по догадке.) Правда, текст первого издания новелл Лопе сильно испорчен. Но, независимо от этого, язык новелл отличается большей степенью разговорности, чем та, какая обычно встречается в литературных произведениях. Один исследователь нашел в них фразу, содержащую двенадцать относительных местоимений ('который', 'которого', 'что'). Есть просто непонятные слова, неправильные синтаксические конструкции и т. п. Но именно это и придает стилю Лопе непринужденность, сообщающую ему особую прелесть.
Само собой разумеется, переводчик лишен был средств передать эти особенности языка Лопе.}.
Лопе знает лишь линейное построение фабулы с вольным пользованием временем, путем наращивания действий и событий, без возврата к прежнему, повторного анализа, углубления.
Для чего в 'Мученике чести', в эпизоде столкновения Фелисардо с Алехандро, так выразительно подчеркивается, что первый был брюнет, а второй блондин? И для чего в той же новелле дальше дается детальная топография Константинополя, описываются причуды и странности султана и рассказывается история падения и гибели Насуфа-паши, никак не связанного с героем и его судьбой? Такие вопросы можно задавать десятками. Особенно удивляют отступления, например экскурс об игорном доме, рассуждения о тактике служащих при дворе ('Приключения Дианы'), об угодничестве и соперничестве слуг и об урожае на стихи, о грозных усах, о власти любви над ревностью ('Мученик чести'), об опасности промедления, о мстительности женщин, о задачах мужа, об опасности хранения писем ('Благоразумная месть'), о любопытстве женщин и защищающем голову котелке, о неуменье примириться с отказом, о сравнении доблести с красотой и умом, о плохой стрельбе мавров или географические детали ('Гусман Смелый').
Особую группу составляют отступления самокритические, направленные на собственную литературную технику и на жанровые условности. Лопе извиняется за свои слишком частые отступления, посмеивается над применением им самим условных мотивов, над своим притязанием на точность, над своими ошибками и забывчивостью... К тому же роду ласкового подшучивания над читателем или прекрасной заказчицей новелл относится и грандиозная выдумка о саморанских быках со всем дальнейшим в момент волнующей встречи на море Фелисардо с его возлюбленной и сыном, введенная, по уверению Лопе, чтобы замаскировать его неспособность передать весь пафос сцены, всю силу чувств, охвативших его персонажей.
Внутренняя свобода, полнейшая естественность и непринужденность Лопе-рассказчика позволяют ему обрести полную независимость от утвердившихся в его среде и как будто бы в его творчестве взглядов, суждений, оценок. Мы встречаем в новеллах Лопе такие мысли, каких не решились бы у него предположить и которые рисуют священника, сотрудника святейшей инквизиции, своего человека в среде высшей аристократии, певца дворянской чести в несколько неожиданном и необычном свете.
Всем известно, каким диким изуверством с точки 'рения гуманности и каким великим бедствием для испанского народа было издание в 1609 г. королем
Филиппом III, под давлением верхушки испанского духовенства, указа об изгнании из пределов страны, под предлогом государственной измены, морисков (испанских мавров), с конфискацией всего их имущества, за исключением того, что они смогут унести с собой в руках. Десятки тысяч трудолюбивых семей оказались разрушенными и разоренными, ремесло и промышленность, особенно на юге страны, потерпели страшный урон, и плодороднейшая, цветущая область Испании Андалусия была превращена в иссохшую степь, так как кастильцы, занявшие земли мавров, оказались не в состоянии перенять восточную систему искусственного орошения. Лживость ссылки на нелояльность морисков была очевидна всякому здравомыслящему человеку, но страх перед инквизицией был так велик, что ни один писатель не осмелился высказать открыто свое мнение. Сервантес не промолчал, но он прибегнул к эзоповскому языку и в главе 54 части II 'Дон-Кихота' рассказал историю мавра Рикоте, предварив ее панегириком мудрости и справедливости короля Филиппа III и его духовника... И вот, только со значительно меньшим количеством благонамеренных оговорок, делает то же Лопе де Вега, рисуя судьбу 'мученика чести' - лояльнейшего из морисков, потомка благороднейшего рода Абенсераджей, заставляя его бежать и погибнуть от руки турок, причем апологию морисков берет на себя не кто иной, как вице-король Сицилии, доказывающий, что не должен ничего опасаться честнейший Абенсерадж, если принц Фесский в таком почете лишь оттого, что он принял христианство...
В той же новелле рисуются испанцы на юге Италии. Испанская монархия в ту пору грезила о мировой державе, попирая своей пятой половину Европы. Что представляло собой господство испанской монархии, мы знаем по истории Нидерландов. И все-таки оно было предметом славы и гордости испанского дворянства, рупором которого столько раз бывал Лопе. Но здесь, описывая поединок между двумя испанцами, Лопе, упоминая о сбежавшихся на шум местных жителях, говорит - и это не вызвано развитием сюжета - 'о той опасности, которая грозит испанцам во всей Европе со стороны толпы', то есть о народной ненависти к ним.
Всем известно, какое большое место занимала в быту и идеологии испанского дворянства XVI в., а еще более - театра эпохи, проблема оскорбленной чести мужа и его мести за нее. Известно и то, какое внимание ей уделил Лопе де Вега. Отношение его к этой проблеме слишком сложно, чтобы быть
