Эва задумчиво покачала головой:
— Я не хочу об этом вспоминать.
— Тебе было неприятно?
— Нет. Я была счастлива.
— Но ты и здесь счастлива.
— Нет. Здесь все причиняет мне боль.
Только тут до Брама дошло, что он ничего о ней не знает, кроме имени, которое она ему назвала, и ее тела. Может быть, этого было достаточно.
— Хочешь знать, почему мне все причиняет боль? — спросила Эва.
— Почему?
— Потому.
— Теперь все понятно, — заключил Брам. «Пожалуй, — подумал он, — надо идти». Он поднялся и затушил сигарету.
— Ты ведь устал? — спросила Эва. — Тебе не обязательно идти со мной, если не хочешь.
— Я хочу, но я страшно устал. Вчера, в Яффе, мне рассказали жуткую историю.
— Ты вчера проезжал блокпост перед тем, как он был взорван?
Он кивнул.
— Я был в Яффе. И теперь должен кое-кому рассказать ужасную новость.
— Кому?
— Матери.
Она знала, чем он занимается, но никогда не расспрашивала его об этом.
— Это тебя расстроило?
— Да.
Она глубоко затянулась и спросила, выдохнув облако дыма:
— Очень плохая новость?
— Хуже не бывает.
— Ты ведь не один работаешь. Почему именно ты должен это делать?
— Я старший.
— Расскажи мне, — попросила она.
Чувства, которые Брам испытывал к жене, были порождены желанием. Когда он встретил Рахель, она носила дурацкую, соблазнительно облегавшую тело, форму военного врача. Желание принесло с собою любовь, ревность, собственнические инстинкты и обязанность заботиться о ней и малыше — в последнем он не преуспел. Жена давным-давно исчезла из его жизни. Но после брака, закончившегося провалом, понадобилось довольно много времени, чтобы желание вернулось к нему. Почти полгода назад в этот бар вошла Эва и села рядом с ним. Она была почти не накрашена, в простой блузке и скромной плиссированной юбке. «Я знаю, кто ты, — сказала она, — я о тебе читала». Вечерний сумрак пал на землю, когда они дошли до отеля, где для него разделась она и для него раскрыла свои объятия. У Брама было с собой немного денег, и, выйдя из отеля, он отдал их ей, как само собой разумеющуюся плату. Она ничего не сказала, молча поглядела на банкноты, оказавшиеся в ее руке, сунула их в сумочку и ушла, не оборачиваясь. С тех пор они виделись еженедельно. Он не знал, со сколькими еще мужчинами она встречается. Он не имел права винить ее за это, а то, что он теперь к ней чувствовал, давало ему еще меньше прав.
Широко раскрыв глаза, напрягшись, она недоверчиво глядела на него, словно знала, о чем он собирается ей рассказать.
— Можно, я тебя поцелую? — спросил Брам.
Она кивнула и отложила сигарету; он наклонился к ней, она приоткрыла рот, и он почувствовал вкус табака и вкус ее помады. Она обняла его крепко, как будто тонула и нуждалась в помощи. Потом отодвинула от себя обеими руками и поглядела прямо в глаза, словно хотела поделиться с ним силой. Потом спросила:
— Что же такого ужасного случилось?
Брам поднял рюмку ко рту, отхлебнул и почувствовал, как огненная жидкость, согревая горло, стекает в желудок.
— Девочка. Пропала три года назад. На пляже, тут неподалеку.
Эва смотрела на него, словно умирая от сочувствия.
— Ей было пять, никаких следов. Ее мама год назад обратилась к Икки Пейсману, моему партнеру. Ничего не удавалось найти, пока на прошлой неделе мы не получили сигнал. Она должна была быть жива. Но люди, у которых она прожила эти три года…
— Что за люди?
— Насколько мы знаем, они сами потеряли дочь. И не могли больше иметь детей, даже через искусственное оплодотворение. Они купили девочку у торговцев. Ей хорошо жилось у них, мы уверены.
— Потеряли дочь? Как?
— Она заболела.
— И тогда они забрали себе чужого ребенка?
— Скорее всего, они считали, что удочеряют сироту. Там полный бардак со свидетельствами о рождении. Любой документ можно подделать. Так что, наверное, они не знали, что у девочки был дом, что ее украли у кого-то.
— Но кто-то сообщил об этом?
— Брат приемной матери. Он обанкротился. И, ничего не сказав родственникам, стал искать возможности срубить денег.
— То есть он знал, что девочку украли?
— Думаю, что да. И сыграл роль в возвращении девочки.
— Ты называешь это «возвращением»? — прошептала Эва, пытаясь отыскать в его лице хоть что-то человеческое. Он чувствовал себя садистом, ему не хотелось больше об этом говорить.
— Они хорошо с ней обращались?
— Думаю, да. Я даже уверен.
— Но она…
— Она заболела. И у нее обнаружили опухоль мозга. Ее нельзя было оперировать.
— Нельзя? — спросила Эва, опустив глаза. Она больше не смотрела на него.
— Я не доктор, это та информация, которую я получил.
— Так эти люди — во второй раз, да?
— Да, — подтвердил Брам.
— Им, должно быть, было очень больно?
— Эва — я не знаю этого.
— И ее похоронили?
— Да. В Вифлееме.
— Как ее звали?
— Сара, — сказал он.
Она отвернулась, взяла свою сумочку и вышла. Он удивленно поглядел ей вслед и увидел, что она пошла не в сторону туалета, а к входной двери. Он соскочил было с высокой табуретки, чтобы бежать за ней, но передумал и уселся на место.
Подошел Джо, держа бутылку наготове; они с Брамом обменялись понимающими взглядами. Заметив исчезновение Эвы, он пожал плечами, словно говоря: и так бывает, и снова показал класс, наполнив его рюмку «всклянь».
— Ты вчера работал?
Брам кивнул.
— И мы будем продолжать позволять им это?
— Как постоянно позволяем уже две тысячи лет, — отозвался Брам. — Сигаретки у тебя не найдется?
Джо подтолкнул ему пачку.
— Ави, ты когда-то был профессором, ученым человеком.
