разума. На это я возражаю: ну, а разум, разве и его не подарила нам Природа, как подарила счастливый темперамент? И почему подобный темперамент и разум исключают друг друга? Быть может, как раз на основе первого и взрастает второй? И если темперамент порою сбивает нас с пути, то неужели разум никогда не заблуждается?
Мне не терпится перейти к вопросу более важному. Существует мнение, что большинство пороков в той же мере идут на пользу обще-» ству,27 как и чистейшие добродетели. Что сталось бы с коммерцией, не будь люди тщеславны, скупы и т. д.? В некотором смысле это совершенно правильно, однако, согласитесь, польза, приносимая пороками, всегда смешана с великим вредом. Только законы ставят преграду их бесчинствам. И только разум и добродетель обуздывают пороки, ограничивают, ставят на службу человечеству.
Что говорить, добродетель удовлетворяет наши страсти лишь до определенного предела. Но не существуй пороков, не было бы у нас и страстей, требующих удовлетворения, и мы делали бы по чувству долга то, что сейчас делаем по указке честолюбия, гордыни, скупости и г. д. Поэтому смешно отрицать, что добродетель не в силах сделать нас счастливыми только по вине порока. Она не приносит людям счастья именно потому, что они порочны, тогда как пороки идут на пользу лишь благодаря нашим добродетелям — терпению, воздержанности, мужеству и т. д. Народ, наделенный одними пороками, был бы неизбежно обречен на гибель.
Когда порок решает сотворить нечто во благо миру, дабы снискать всеобщее восхищение, он прикидывается добродетелью, ибо лишь добродетель — подлинное и естественное орудие добра, меж тем как двигатель и цель деяний порока никакого касательства к добру не имеют. Маскируясь, он ставит себе куда менее возвышенные задачи. Следовательно, отличительная черта добродетели всегда остается при ней, и стереть ее невозможно.
О чем же думают те люди,28 которые валят добро и зло в одну кучу или вообще отрицают их существование? Что застилает им глаза, мешая увидеть качества, по самой своей природе идущие миру во благо, и другие, которые несут ему пагубу? Наши изначальные возвышенные чувства, полные мужества, для всех благотворные, а значит, достойные всеобщего уважения, — их-то мы и называем добродетелью.
А гнусные страсти, губительные для людей и, следовательно, преступные с точки зрения всего человечества, — их я именую пороками. Но что вкладывают в эти понятия люди, о которых идет речь? Бьющая в глаза разница
между силой и слабостью, правдой и ложью, несправедливостью и справедливостью — неужели она от них ускользает? Но ведь она ясна, как день. Уж не думают ли они, что их кичливое безверие способно уничтожить добродетель? Все сущее должно было бы убедить этих людей в противном. О чем же они помышляют? Кто мутит их разум? Кто не дает разглядеть среди присущих им слабостей добродетельные чувства?
Можете ли вы назвать мне человека, сохранившего хоть каплю разума, который усомнится в том, что здоровье предпочтительнее недуга? Нет, ибо таких людей на свете не существует. Спутает ли кто-нибудь мудрость с безумием? Конечно, нет. Никто не скажет, что заблуждение достойнее истины, не примет трусость за мужество, а зависть за доброту. Точно так же все отлично знают, что человеколюбие лучше человеконенавистничества, что оно приятнее, полезнее и, значит, заслуживает большего уважения; тем не менее... О немощность человеческого разума, в какие только противоречия не впадают люди, когда пытаются глубже понять природу вещей!
Разве не верх нелепости — задаваться вопросом, действительно ли мужество лучше трусости? Все согласны с тем, что оно дает человеку естественную власть и над другими людьми, и над самим собой. Все понимают также, что подобная мощь содержит в себе представление о величии и что она полезна. Понимают и другое: трусость — свидетельство слабости, а слабость вредоносна, она заставляет людей раболепствовать и говорит об их ничтожестве. Какая же должна царить путаница в голове, чтобы уравнивать неподдающееся уравниванию!
Что люди разумеют под словами «великая одаренность?» Ум обширный, могучий, плодотворный, красноречивый и т. д. А под словами «великое богатство»? Положение независимое, дарующее удобства, власть, почет и т. д. Итак, никто не сомневается в существовании и великой одаренности, и великого богатства. Слишком уж очевидны особенности этих преимуществ. А разве особенности понятия «добродетельная душа» не столь же ясны? Возможно ли спутать его с каким-либо другим? Так почему же иные люди дерзают уравнивать зло с добром? Не потому ли, что добродетели и пороки равно коренятся в нашем темпераменте? Но разве нельзя сказать того же о здоровье и болезнях? Однако кто ж способен их спутать, кто хоть когда-нибудь говорил, будто это выдумки и на свете не существует ни болезней, ни крепкого здоровья? Приходит ли нам в голову утверждать, что все неотъемлемые качества нельзя считать достоинствами? Но всемогущество и вечность неотъемлемо присущи Богу. Что ж, выходит, они равнозначны ничтожеству? Или все-таки являются атрибутами совершенства? Как! Только потому, что жизнь и смерть не зависят от нашей воли, между ними нет разницы и людям безразлично, жить или умереть? Но, быть может, добродетель, определенная мною как способность жертвовать собственной корыстью во имя общего блага, всего лишь следствие любви к самому себе? Может быть, мы потому творим добро, что нам приятно жертвовать собой? Как не подивиться такому возражению! Неужели из-за того, что добродетельные поступки мне в радость, они. менее полезны, менее драгоценны для всего человечества или менее отличаются от порочных деяний, несущих гибель людскому роду? Меняет ли свою природу добро, когда я вершу его с радостью? Перестает ли оно быть добром?
Великие богословы осуждают подобную снисходительность, говорят нам наши противники. Но имеют ли право те, кто отрицает добродетель, в борьбе с нею прибегать к помощи религии, которая как раз эту самую добродетель и утверждает? Да будет им ведомо, что благий и справедливый Бог не станет осуждать радость, которую мы испытываем, совершая добрые дела, ибо он сам связывает ее с ними. Воспретит ли он нам чувствовать неизъяснимое счастье, всегда сопровождающее любовь к добру? Не кто иной, как Бог, велит нам любить добродетель, ему лучше, чем нам, ведомо, что безрадостная любовь противна естеству. И лишь тогда отвергает наши добродетели, когда мы приписываем себе щедроты, которыми он нас одаривает, когда мы тщимся сподобиться его милостей, не вдумываясь в то, что лежит в их основе, когда не признаем длани, осыпающей нас благодеяниями и т. д.
Я постиг следующую истину. Люди, отрицающие существование добродетелей, принуждены допустить реальность пороков. Посмеют ли они отрицать, что человек безрассуден и зол? И уж во всяком случае, когда бы не было больных, разве мы понимали бы, что такое здоровье?
О ВЕЛИЧИИ ДУШИ
После всего вышесказанного, думаю, нет нужды доказывать, что величие души так же реально, как здоровье и т. д. Трудно не признать, что человек, который правит своей судьбой и, пуская в ход могучие средства, добивается возвышенных целей, который деятельностью, терпением или мудрыми советами подчиняет себе других людей, повторяю, трудно не признать, что человек, одаренный такого рода талантами, — не выдумка, а благородная реальность.
Итак, величие души — это живущее в человеке возвышенное влечение совершать великие деяния, природа которых может быть самой различной; иногда они направлены в сторону добра, иногда в сторону зла, в зависимости от страстей этого человека, его просвещенности, воспитания, положения в обществе и т. д. Подобное влечение, сравнимое со всем самым возвышенным на свете, порой толкает ценой любых усилий или ухищрений подчинить себе все земное, а порой, презрев земные ценности, подчиняет само себя, ничуть не унизившись таким подчинением: в этом случае исполненная сознания своего величия душа пребывает в покое, сокрытая от всех, довольствуясь собою и радуясь своему самообладанию. Как она прекрасна, когда малейшим ее движением руководит добродетель, но как опасна, когда отвергает это руководство! Представьте себе Катилину, чуждого предрассудкам своего сословия и29 задумавшего изменить лик земли, предать забвению даже слово «римлянин»; вообразите этого гениального смельчака, который в вихре наслаждений вынашивает замысел, несущий угрозу всему миру, и сколачивает из развратников и воров отряды, способные нанести удар и войску, и государственной мудрости Рима. Сколько благих дел совершил бы такой человек, вступи он на путь добродетели, но несчастные обстоятельства толкают его к преступлению. Катилина с младых ногтей жаждал наслаждений; суровые законы не только не подавили этой жажды, но, напротив того, раздражили, усилили ее, а расточительство и распутство в конце