— А кто вон тот кабальеро в воинском наряде, красавец с роскошными кудрями? — спросила мулатка, — Он едет среди этого отряда венценосцев, такой осанистый, статный и бравый, что все вокруг только и глядят на него.
— Это светлейший инфант дон Фернандо{132}, — ответил Хромой. — Ныне он вместо брата правит Штатами Фландрии, а кроме того, имеет сан архиепископа толедского и кардинала Испании. Он выдал французам и голландцам столько билетов в преисподнюю, что с самого того дня, как она создана предвечным, туда не являлись такие полчища — а ведь мы видали армии Дария и Ксеркса! Полагаю, скоро он начнет выдавать даровые билеты в ад также и женам лютеран, кальвинистов и протестантов, ибо они идут по стопам своих мужей столь усердно, что чистилище ежедневно перечисляет нам деньги за купленные ими билеты.
— Ох, как бы мне хотелось расцеловать его! — сказала мулатка.
— В стране, где он живет, — сказал дон Клеофас, — поцелуями не удивишь {133}— сам Иуда посеял в тамошних краях этот обычай.
— Как жаль, что смеркается, — сказала Руфина, — и этих важных господ на Главной улице уже не видно.
— Все они поехали на Прадо, — сказал Хромой, — и на Главной улице смотреть теперь нечего. Заберите, сеньора, ваше зеркало; как-нибудь в другой раз мы вам покажем Мансанарес, которую рекой нарекли только для смеху, — да и как не смеяться, когда купаются там, где нет воды, один чуть влажный песок!{134} Как наваррская монета, она сходит за настоящую лишь в темноте{135}, но съедено и выпито на ее берегах больше, чем у всех прочих рек.
— Зато она самая обильная из рек, — заметил дон Клеофас, — ибо мужчин, женщин и карет в ней больше, чем рыбы в обоих океанах.
— А я-то уж тревожился, — сказал Хромой, — что ты не вступишься за свою реку. Повтори эти слова тому бискайцу, который посоветовал жителям Мадрида: «Либо продайте свой мост, либо купите настоящую реку».
— Большей реки Мадриду и не надобно, — сказал дон Клеофас. — Там и без того слишком часто топят людей в ложке воды, а того рехидора, который подал в суд на лягушек со сгоревшей мельницы{136}, и в такой реке не жаль утопить.
— Ну и любезен же ты, дон Клеофас, — сказал Хромой, — даже рехидоров своих не милуешь!
Они спустились с террасы, и Руфина, уходя, напомнила Хромому его обещание показать ей завтра еще что-нибудь. Но об этом и о дальнейших событиях мы поведаем в следующем скачке.
Скачок девятый
Как и в прошлую ночь, друзья отправились прогуляться по Севилье, и хотя ее улицы — дщери Критского лабиринта, Хромой Бес не в пример Тезею сумел без ариадниной нити пройти в квартал Герцога — обширную площадь, украшенную великолепными дворцами герцогов де Сидония. О доблести владельцев напоминает изображенный над их гербом и короной мальчик со шпагой в руке; подобно Исааку, пошедшему на заклание, он был принесен в жертву чести своего отца, дона Алонсо Переса де Гусман по прозванию «Доброго», алькайда Тарифы{137}. Дворцы сии — постоянная резиденция ассистентов Севильи, коей ныне столь умело правит граф де Сальватьерра, камерарий инфанта Фернандо, наших дней Ликург в государственных делах. Свернув на улицу Оружейников, налево от площади, наши путники заметили свет в первом этаже одного дома. Они заглянули через решетку на окнах и увидели большую залу, полную богато одетых людей, которые со вниманием слушали человека, восседавшего в кресле у кафедры, где находились колокольчик, письменные принадлежности и бумага. По бокам кресла стояли два помощника, а в зале, в проходах между стульями, расположились на полу несколько дам, кокетливо прикрывавших плащами один глаз. Хромой сказал дону Клеофасу:
— Пред тобой Академия лучших поэтов Севильи, они собираются здесь, дабы обмениваться мнениями и сочинять стихи на разные предметы. Войди, если хочешь, и позабавься — ты ведь питаешь склонность к рифмоплетству. Как гостей, и к тому же людей приезжих, нас, разумеется, примут весьма радушно{138}.
Дон Клеофас ответил:
— Ты прав, лучшей забавы нам не сыскать. Войдем же в добрый час!
Но Бес сперва слетал в залу и принес две пары очков, сдернув их с носа у двух спавших там невеж, которые, видно, привыкли дрыхнуть и днем и ночью, а потому и его невежеством не возмутились. Оба приятеля, чтобы не быть узнанными, вздели очки и, закрепив их, как положено, шнурками{139}, с важным видом вошли в упомянутую Академию, патроном коей состоял гостеприимный граф де ла Торре Ривера-и-Сааведра-и-Гусман, глава рода Ривера. Председательствовал в этот вечер Антонио Ортис Мельгарехо из ордена иоаннитов, чье имя блистает в музыке и поэзии, а дом всегда был прибежищем муз. Должность секретаря исполнял Альваро де Кувильо{140}, житель Гранады, прибывший в Севилью по делам, превосходный актер и искусный пиит, отличавшийся истинно андалусийской пылкостью, свойственной всем рожденным под теми небесами, а казначеем был Блас де лас Касас, чей божественный дар сияет равно и в божественных и в мирских материях. Среди прочих академиков наиболее знаменитыми были дон Кристобаль де Росас и дон Диего де Росас, украсившие своими дивными творениями поэзию драматическую, а также дон Гарсиа де Коронель-и-Сальседо{141}— Феникс древней поэзии и первый андалусийский Пиндар.
При появлении гостей все встали и начали наперебой предлагать им лучшие места. Но вот, повинуясь колокольчику председателя, академики угомонились, и тогда приступили к чтению стихов на темы, заданные на прошлом заседании. Завершила чтение донья Ана Каро, сия десятая, севильская, муза, огласившая сильву{142} о Фениксе, после чего председатель попросил гостей оказать честь Академии и прочитать какие-либо из их собственных стихов: он уверен, что стихи, вышедшие из-под пера тех, кто явился послушать творения его собратьев, должны быть превосходны. Дон Клеофас, желая поддержать славу о талантах и учтивости кастильцев, не заставил долго себя упрашивать и сказал:
— Повинуюсь и прочитаю сонет о большом маскараде в честь нашего государя{143}, состоявшемся в Верхнем Прадо, близ Буэн-Ретиро, сего грандиозного амфитеатра, затмившего все подобные сооружения древних греков и римлян.
Присутствующие смолкли, а дон Клеофас, приняв изящную позу и отменно жестикулируя, звучным голосом прочитал следующее:
СОНЕТ
